— Значит, вон там ты работаешь? — спросил отец, указывая вилкой на Отель-Дье.

— Да, — ответила Марион.

— И тебе нравится?

— Вполне.

— Ты завела друзей?

— Да, нескольких.

Во время еды отец орудовал вилкой, держа ее правой рукой, а левая рука его лежала на колене — типично американская привычка, одна из составляющих его хороших манер. Но Марион знала, что сейчас у него есть для этого и другая причина — в последнее время он не слишком любил выставлять левую руку напоказ. Удивительно, но большинство людей этого не замечали. Его манера прятать левую руку, так же как ее манера делать вид, что она ест, лучше других доказательств свидетельствовали о том, что они — члены одной семьи.

— У тебя много работы?

— Да, порядочно.

— Это интересно?

— Да.

Он кивнул и слегка улыбнулся.

— Что такое? — спросила Марион.

— Так, ничего. Твоя манера отвечать.

— А что? Я ничего особенного не сказала.

— Вот именно, — ответил он, отправляя в рот кусок мяса лишь немногим тоньше доски для сёрфинга. — Ничего не сказала. И так всегда. Еще в детстве из тебя приходилось тянуть ответы клещами. Твоя мать называла это «синдром школьной амнезии». Дети проводят целый день в школе, а когда вечером их дома спрашивают, что они делали, они отвечают: «Ничего».

— Я уже не ребенок.

Отец промокнул губы салфеткой:

— Но ты по-прежнему моя дочь. И я тебя немного знаю. — Слегка подмигнув, он спросил: — И как его зовут?

— Кого?

— Ну, не изображай святую невинность. Я же вижу: ты почти не притронулась к еде. Ты выпила всего пару глотков вина — очевидно, чтобы меня не раздражать. Стало быть, ты бережешь фигуру. К тому же ты очень хорошенькая сегодня.

— Можно подумать, обычно я уродливая.

— Да нет. Но ты тщательно накрашена, волосы у тебя уложены идеально. Ты следишь за собой. И очевидно, все мои расспросы тебя нисколько не интересуют. К тому же ты ерзаешь на стуле, все время смотришь на часы. Значит, все эти старания были не ради меня.

Марион слегка нахмурилась:

— Ты решил провести персональное расследование по поводу своей дочери?

— Ах да, забыл добавить: ты стала очень обидчивой. Все вместе говорит о том, что ты влюбилась. Поэтому я повторяю свой вопрос: как его зовут?

Марион вздохнула:

— Натан.

— Ах, Натан. А фамилия у него есть?

— Чесс. Натан Чесс.

— Звучит по-американски. Он американец?

— Не знаю.

— Ты его об этом не спрашивала?

— Нет, не спрашивала. Я не составляю подробные досье на людей, с которыми общаюсь. Это твое поле деятельности.

Отец покрутил вилкой в воздухе:

— Рассказывай.

— Что ты хочешь от меня услышать?

— Не знаю. Ну, например, чем он занимается. Он высокий? Низкий? Красивый? Из иммигрантов?

— Мне не нравится, когда ты становишься расистом.

Он нахмурился:

— Я не расист. Просто пытаюсь узнать о нем побольше. Ты прекрасно знаешь, что я никогда не был расистом.

— Что-то у меня стали появляться сомнения…

— Я сам иммигрант, ты не забыла? Иммигрант и сын иммигрантов. Я уважаю людей, решившихся пойти по этому пути. Требуется исключительное мужество, чтобы обрубить свои корни и устремиться в неизвестность. Твои дед и бабка покинули Польшу и отправились на корабле в Нью-Йорк. Они переделали свою фамилию на американский лад. Они многого ждали от этой страны, своей новой земли обетованной, как они ее называли. Но ничего не добились и умерли в нищете. Американская мечта, говоришь? Посмотри, во что превратилась эта нация! Буш дал нам увидеть это в красках! А в один прекрасный день, вот увидишь, эстафету подхватит его бездарный сын. Поэтому мне пришлось проделать путь своих родителей в обратном направлении…

— …а потом ты встретил маму на Лазурном Берегу… и так далее, и так далее… Это все прекрасно, папа, но ты рассказывал мне эту историю уже сто раз.

— Это не имеет значения. Я просто хочу напомнить, что имею право навести справки о твоем новом друге. У меня всего одна дочь. Я хочу, чтобы с ней не случилось ничего плохого. Вот и все.

Марион скрестила руки на груди:

— Он хирург. Начальник отделения. В котором я сейчас работаю. Иначе говоря, он мой шеф.

Отец пристально посмотрел на нее:

— Ты шутишь?

— Ну вот. — Марион слегка поморщилась и отпила глоток вина. — Я знала, что именно так ты и отреагируешь.

— Ты встречаешься со своим шефом? Ты подумала о проблемах, к которым это может привести?

— Нет. Просто в одно прекрасное утро я проснулась и подумала: а не совершить ли мне какую-нибудь глобальную ошибку, вот прямо сегодня?

— Твой сарказм совсем не обязателен.

— Сарказм — это у тебя. Ты никогда в меня не верил.

— Я только хочу тебя защитить.

— Но я и сама могу это сделать, папа.

Она произнесла это резче, чем хотела. Отец ничего не ответил. Покончив со стейком, он заказал кофе. Какое-то время они молчали.

— Я тебя провожу? — наконец мягко спросил он.

— Хорошо.

Рука об руку они вышли на улицу и направились к Отель-Дье, обдуваемые свежим ветерком. Когда они пересекали мост, отец заметил, что вода в Сене почти всегда довольно мутная. Затем Марион указала на грандиозную сцену, сооружаемую возле собора Парижской Богоматери для концерта оперной певицы Джесси Норман. Отец одобрительно присвистнул. Они уже подошли к больничной ограде, и в этот момент появился Несс: в белом халате, явно усталый, идущий своей быстрой нервной походкой — словом, такой как всегда.

— Увидимся на работе, — не останавливаясь, сказал он Марион.

Последовало секундное замешательство. Затем Чесс, кажется, осознал ситуацию. Он повернулся, подошел и протянул руку со словами:

— Вы — отец Марион?

— Да.

— Здравствуйте. Я — Натан.

— Я знаю, кто вы.

Отец по-прежнему держал руки в карманах.

Натан опустил руку.

— Ну что, тогда до скорого, — сказал он Марион и тут же, развернувшись, отошел, не тратя времени на другие проявления вежливости.

Некоторое время Марион смотрела ему вслед, затем повернулась к отцу:

— Ты и в самом деле невыносим.

— Мне не нравится этот тип.