А в ежевечернем финале такого круговорота возвращаюсь домой и наблюдаю убогую берлогу с ободранными подоконниками и обоями, отставшими от стен.

Стоит, правда, посреди дерьма телевизор с огромным экраном, диван кингсайз, компутер последней модели. Развешаны по стенам, для блезиру и радости глаза, антикварные географические карты. Одно время я всерьез планировал поездку на Крымский Вал, на ярмарку художников, – накупить картин непризнанных гениев и завесить ими неприглядные вертикальные плоскости. В итоге выйдет дешевле, чем сделать полноценный ремонт. Но дело так и не дошло ни до похода по художникам, ни до ремонта. Моя квартира – убежище неуравновешенного и бестолкового человека, имеющего устойчивую вредную привычку приобретать вещи верхней ценовой категории.

С другой стороны, дом есть дом. Место, где меня ждут и где мне рады. Место, где находятся те, ради кого я живу.

А вот и жена. Как всегда, она прекрасна. Ее взгляд пронзает меня насквозь. Чувствую себя нанизанным на вертел, на шампур. Еще жив, но уже поджариваюсь.

– Где ребенок? – спросил я.

– Время – десять вечера, – с легким презрением сообщила супруга. – Где может быть твой ребенок? Спит давно. У тебя все в порядке?

– Вполне.

– Ужинать будешь?

– Позже.

Она видит, что я пьян, но эту тему не поднимает. Привыкла.

– Где ты был?

– Что значит «где»? Работал. Где я еще могу быть?

– Деньги принес?

– Деньги будут завтра.

– Надо срочно погасить долг по квартплате.

– Понял.

– И за телефон.

– Заплатим.

– Кстати, скоро лето. Мне нужны новые туфли.

– Купим.

– И еще. В доме нечего есть.

– Добудем.

– А вообще, я устала. Тебя все время нет. Денег все время нет. Когда это прекратится?

– Информации, денег, любви и патронов никогда не бывает много.

– Прекрати говорить афоризмами. Это дурной тон...

– А ты прекрати повторять за мной мои фразы...

По прошествии долгих лет меж нами установилась особенная близость, стократ превосходящая интимную.

Слишком многое пережито. Гибель Юры, рождение сына, нищета, внезапно упавшее и столь же внезапно исчезнувшее богатство, три года тюрьмы, полтора года в разводе – в итоге, мы, как мне иногда казалось, даже внешне стали похожи. Говорят, такое бывает. Во всяком случае, привычки, мимику, жесты и словарь друг у друга переняли. Я, вослед супруге, полюбил расхаживать по дому нагишом. Кстати, отменно расслабляет. Жена научилась у меня искусству говорить по телефону кратко, сжато, строго по существу дела. Я, как и моя женщина, приходя поздно вечером домой, ложился на диван, задрав на стену затекшие усталые ноги – чтобы кровь отлила.

А вот ругаться мы перестали. Все обидные слова (включая бранные), которые можно было сказать, уже сказались сотни раз.

Нет, речь не о равнодушии и не об охлаждении чувств, а о том, что жизнь, неостановимая, как вода, так или иначе однажды приводит мужчину и его женщину к некой гармонии.

Притерлись, слюбились.

Моя жена, в повседневном быту сложный человек, при наступлении критических ситуаций всегда проявляла самые лучшие качества. Не далее как год назад, когда я подыхал от сильнейшего приступа астмы, она тащила меня, хрипящего и бессмысленно вращающего выпученными зенками, на себе, с шестнадцатого этажа на первый.

Лифт не работал.

Она дотащила.

Поэтому я испытывал к ней любовь особого рода. Любовь полена к очагу. Любовь патрона к пистолету.

К двадцати трем ноль-ноль мне удалось, при помощи некоторых нехитрых трюков, выпроводить благоверную спать. Спрятавшись в теплой кухне, около полуночи, я пил себе крепкий чай и тянул сигареты.

Страшно и трудно мне было понять, что старый друг, фантом из девяностых, оказался во всем прав.

С тех пор как его не стало, сменились эпохи и эпохи. В чем он меня обвинил? В том, что я отяжелел и стал осторожным? В том, что моя кровь остыла? В том, что я пустил по миру идеалы молодых лет?

– Юра, друг, ты ничего не понимаешь! – воскликнул я, очень тихо, про себя, одновременно закуривая очередную сигарету. – Юра, друг, ты обязан все понять! Еще пара лет – и окружающие, да и сам я, начнут думать обо мне, как о сорокалетнем. Прости, но я обязан соответствовать! Возраст – он и есть статус! Люди со статусом не вступают в драки со случайными болванами. Люди со статусом занимаются, главным образом, всесторонним обеспечением упомянутого статуса. Они не ищут себе забав и развлекух, они хладнокровно двигаются к цели...

Старый друг, однако, не отвечал на мои реплики. Исчез. Обиделся, что ли?

Здесь мне пришлось вздрогнуть: жена, дезабилье, прибредя с сонным, но очень красивым лицом из спальни, лениво шаркая подаренными мною на восьмое марта удобными махровыми шлепанцами, подозрительно смерила меня взглядом, кинула краткую уничижительную реплику, шумно посетила уборную и исчезла в глубинах просторной квартиры.

Я вновь остался один.

За окном зима, январь, из полуоткрытой форточки тянет стужей. Однако тепло. Я задействовал электроплиту, варю себе кофе. Что может быть лучше, чем вареный кофе, употребляемый ближе к полуночи?

Юра молчит. Не отзывается. Пропал.

Я добыл из укромного места полштоф, наполнил рюмку и опрокинул – тщетно. Друг детства не вышел на связь. Ну и пусть, сказал я себе. Нет никакого Юры. Он давно погиб и оплакан. Давно погибла и оплакана молодость. Погибли и оплаканы мечты, жаркие импульсы юных сознаний, яркие грезы незрелых интеллектов.

Прислушавшись – домочадцы вроде бы уснули, – я прокрался по темной квартире, залез в еще одно укромное место и вытащил увесистую пачку денег, завернутую в газету.

Род приходит и род уходит, а деньги по-прежнему заворачивают в газету.

Сбережения я храню в особом месте. Мною отсижено три года, и десятки часов проведены в беседах с квартирными ворами всевозможных квалификаций; не скажу, где я прячу деньги, зато поясню, где их прятать ни в коем случае нельзя. Нельзя – в унитазном бачке, в бельевом шкафу, в холодильнике и в книгах. Вор же, если в чужую квартиру влез – он ведь нервничает и спешит, у него сердечко бьется. Адреналин. Он вдумчиво шарить по сусекам не станет. Покопается, где побыстрее и поудобнее, да и сбежит от греха...

Достал я свои деньги – они сегодня еще пока мои, а завтра уже будут совсем не мои; пересчитал – сошлось; плеснул себе еще и опять покурил.

Посмотреть со стороны – зрелище сколь пошлое, столь и будоражащее. Сидит человек в удобном махровом халате за столом, заваленным пачками купюр, у локтя бутылка дорогого пойла, на волосатом запястье сверкает хронометр, рядом в огромной бронзовой пепельнице дымится ароматная сигарилла, лоб наморщен – не иначе, обмозговывает большое дело. На самом же деле ничего не обмозговывает, а крутит в голове одну-единственную краткую мысль: когда же я, дурачина, поумнею?