– Не скажу, – ответил друг. – И, кстати, больше не пей. Тебе хватит. Пойдем-ка лучше пройдемся. Счет, пожалуйста!

– Может, ты за меня еще и заплатишь?

– Могу. Я все могу за тебя сделать. И даже без твоего согласия.

– Откуда у тебя деньги?

– Все деньги в этом мире принадлежат мертвым.

Тут Юра извлек из кармана пачку купюр толщиной с «Капитал» Карла Маркса. Я развеселился и выхватил богатство из его рук.

– Немецкие марки! Швейцарские франки! Послепавловские тысячерублевки! Где ты это взял?

Старый друг обиделся и отобрал у меня свое богатство.

– Я от своих денег неотъемлем.

– Прекрати говорить афоризмами. Это моветон. А бумажки свои спрячь и никому не показывай. Франки, кроны, марки, крузейро, песеты и лиры больше не имеют хождения. Теперь существует единая валюта. Евро. Выглядит вот так.

Юра осторожно взял желтую бумажку и провинциальным жестом рассмотрел ее на свет.

– Какая-то фигня, а не деньги. Фантики.

– Тем не менее. За пятнадцать лет произошло много важного, брат. Два дефолта, реформа и деноминация... Вот, полюбуйся. Это новые русские деньги.

– Новые?

– Да.

– А старые?

– Выбрось.

– Еще чего. Все-таки деньги. Пригодятся... Я уплатил по счету и повел друга прочь, ощущая в голове дурноту. Впрочем, я крепкий винопийца и потерей самоконтроля не страдаю. Никогда не шатаюсь и веду себя смирно. Непонятно только, почему сейчас на мне белые спортивные штаны с синими лампасами? И почему так спокойно и легко на душе, словно мне не тридцать шесть, а двадцать, словно я еще не отравлен неудачами?

– Стой, – сказал я и вытер пьяные сопли воротником распахнутой дубленки. – Давай-ка, Юра, здесь расстанемся. Что-то мне не по себе.

– Перестань, – беспечно ответил друг. – Пройдемся. Покажешь мне новую жизнь.

Но мне не хотелось прохаживаться на публике в прикиде времен расцвета солнцевской братвы, и я с усилием пробормотал:

– Тебя – нет. Ты всего лишь один из обитателей моего подсознания. Глубоководная рыба. Из тех, у кого перед носом болтается светящийся маячок. Дураки во тьме приплывают на свет, а там – пасть с зубами...

– Зря ты так. Я не тварь зубастая. И никогда ею не был. Я лишь хотел, чтобы мои мечты сбылись. А сейчас – не мешай.

Ресторан являлся частью огромной торговой колоннады, и друг издал восторженное восклицание, увидев ярко освещенное пространство, забитое нарядно одетыми гражданами. Неторопливо двинулся мимо идеально чистых витрин, где застыли в индиферрентных позах плоскогрудые манекены, обряженные в замысловатые дизайнерские причиндалы текущего модельного года. Вышагивал, словно на прогулке по ботаническому саду, то и дело притормаживая и с любопытством рассматривая разнообразные формы местной жизни: вот группа старшеклассников интенсивно пожирает гамбургеры, вот блондинка с силиконовыми грудями увлекает спонсора в золотой магазин, вот обеспеченная мамка деловито тащит стесняющуюся дочку в отдел нижнего белья, вот усталые предприниматели средней руки отовариваются импортным пивом.

– Понятно, – произнес он. – Комфорт, чистота, красивая одежда... Мечты сбылись...

– Не для всех. В этот миг прямо по курсу нарисовался чрезвычайно щуплый, но очень уверенно выглядящий юноша лет эдак, на глаз, семнадцати, с однозначно кавказским орнаментом лица, – классический архетип тифлисского кинто, невесть каким образом занесенный на московскую окраину. Нет, известно, каким образом – в силу логик имперских миграционных процессов.

Такие парнишечки ныне тысячами и десятками тысяч устремляются из нищих бывших колоний в центр, в столицу, дабы здесь приискать себе лучшей доли. Ведут себя – дерзко. Их можно понять. Тут они ощущают себя хоть и жирно, но неуютно. Все-таки чужая земля, чужое место, чужой город – ходи, блатуй, понтуйся, изображай серьезного – а хрена лысого изобразишь. Не твоя земля, не твое место, не твой город. Чужаку кисло тут.

Черные штаны, такая же курточка, такая же стрижечка, такая же походочка, узкие плечики недоросля – однако движется так, словно вся галерея отстроена на его деньги. Хотя мне, полуседому злодею, с первого взгляда понятно, что в карманах черных штанов более ста рублей одномоментно отродясь не водилось.

Парнишечка и не подумал убраться с моей дороги. То ли был он природный хам, то ли дурно воспитан, без уважения к старшим, то ли и то и другое вместе – в общем, я тоже не свернул. И врезался, своими семьюдесятью килограммами тухлого жира и дряблых мышц, плечом в плечо. А как вы хотите? Дураков надо учить.

Мальчишка завибрировал и отпрыгнул.

– Чего такое?! – с глубокой обидой выкрикнул он и принял, кретин, боевую позицию.

Юра, отстранив меня рукой, улыбнулся своей фирменной улыбкой и провозгласил:

– Ничего такого, братан! Не стой на моей дороге!

– Чего?! – отважно взвыл кинто. – Чего ты поешь?

– Пою? – переспросил Юра. – Я и не умею петь. Я ж не певец. Я ж чисто маньяк. Тихий. Но настоящий.

Я людей – люблю. Очень. Но на моей дороге – стоять не надо. Иначе я стану грубым. В принципе, могу и лицо от головы оторвать...

– Что за базар? – угрожающе понизил голос парнишечка. – Чего ты хочешь?

– Я? – улыбка старого друга стала кошмарно доброй. Он шагнул вперед. – Хочешь узнать, чего я хочу?

Добропорядочные граждане – мужчины и женщины с сытыми лицами, скромнейшие обыватели столичной окраины, – скользя себе мимо, увеличили скорость скольжения. Я и мой нервный визави оказались посреди свободного пространства. Издали к месту событий уже поспешал секьюрити, что-то боромоча в отворот пиджака.

Парнишка опешил. На него агрессивно, резко пер взрослый, на полторы головы выше дядя, сильно пьяный, хорошо одетый, с налитыми кровью глазами, с самыми однозначными намерениями.

– Чего ты хочешь? – отчаянным дискантом повторил парнишка, торопливо отшагивая.

– Убить тебя, – добрым голосом ведущего передачи «Спокойной ночи, малыши» сообщил Юра и продолжил: – С трудом удерживаюсь, веришь, нет? Шагай себе, мальчик, и тихо будь! Еще раз увижу тебя на своем пути – изувечу сразу. Теперь вали, сынок, пока живой... Ты меня понял?

Смуглый мальчишка страшно обиделся. Засверкал глазами. Его достоинство задели. Но я уже опомнился. Это стоило большого усилия воли.

– Юра, – сказал я, – так сейчас не надо. Сейчас по-другому надо. Прилично и культурно. Извинись перед гражданином и пойдем домой...

Заблаговременно набычившийся секьюрити уже приблизился и намеревался в корне пресечь драку.

– Я не понял, – тихо сообщил Юра. – Что делать? Извиниться перед ним? Или кадык ему вырвать?

– Извинись.