– Город изменился, – сказал он.

– В какую сторону?

– Я пока не понял. Наверное, в лучшую.

– Да. С тех пор, как ты погиб, здесь стало чище и ярче.

– Фигня это все – «чище», «ярче». Лица у людей другие.

– Расскажи, – попросил я. – Интересно. Тебя не было пятнадцать лет. Что ты увидел в лицах? Только подробно говори. Как журналист.

– Я такой же журналист, как ты – строитель гаражей. Никакой. А лица – новые. Более открытые. Свежие. Жизнерадостные. Улыбки, положительные эмоции...

– Людям дали больше жизни.

Мой друг поерзал, поудобнее пристраиваясь на кожаных подушках.

– И, кстати, все выглядят молодо.

– А старики теперь в основном по домам сидят. Средняя пенсия равняется цене одной пары приличных ботинок.

– Это плохо.

– Хуже, чем плохо.

– Кстати, ты едешь, как дурак. Помнится, в мое время ты совсем по-другому ездил. Меньше ста верст не выжимал.

– Это было давно, – буркнул я, задетый за живое.

– А сейчас что? Протух? Под дедушку косишь? На тебя жалко смотреть. Шестьдесят километров в час, ремнем пристегнулся, все окна закрыл... Разве на такой машине так рулят?

– Я рулю так, как позволяют обстоятельства.

– Да ладно! – с чувством воскликнул призрак из прошлого. – Ты пытаешься проканать за добропорядочного. И у тебя это не получается. Мы сами себе создаем свои обстоятельства! Давай, брат, надави на гашетку! Вруби музон! Открой форточку, чтоб все чувихи видели, какой ты козырный чувак! Давай!

– Прекрати.

– Или лучше дай я поведу!

– Еще чего. Ты и водить толком так и не научился...

Тут в мое лицо ударили лучи выскочившего из-за туч солнца, я на секунду зажмурился, а когда открыл глаза – Юра уже сидел на моем месте. Момента подмены я не заметил.

С гениальной стремительностью он разобрался с многочисленными кнопками и рукоятками панели управления. Через секунду оба передних окна моей машины оказались открыты, а из динамиков загремели, мощно сотрясая воздух в радиусе не менее ста метров, тугие гитарные басы и фальцетные взвизги какого-то американского певца (или певицы – по их нынешней жизни и не разберешь).

Мотор загудел, словно шмель-убийца.

Дорога в это морозное утро показалась мне тяжелой, сложной для вождения – лед, снег, смог, пробки – но я понесся, как бомбардировщик, словно какой-нибудь «Энола Гей», везущий первую в мире атомную бомбу по адресу «Япония, город Хиросима».

Ледяной воздух – сухой, как бумага, – ворвался в салон, обжег мое лицо.

– Вот так мы ездили! – выкрикнул Юра поверх бешено гремящих аккордов.

Нескольких подрезал. Еще двоих или троих обогнал по встречной. Пару раз едва не занесло, но Бог миловал. Настырно смещаясь из ряда в ряд, подтормаживая и атакуя, активно оперируя как ручным, так и ножным тормозами, пролетая перекрестки на красный свет, раз-бибикивая дураков, я мчался, как полный идиот, – и вдруг остыл, потух, пришел в себя. Опомнился, стормозился, влился в поток, и черное мое авто вновь покатилось с буржуазной плавностью.

– Ну тебя к черту, – сказал я. – Зачем ты меня керосинишь? Мне твоих экстремальных заморочек не надо. Я еду к цели. Туда, куда мне надо. Цель, и только цель, диктует порядок движения. Умоляю тебя – исчезни. Ты мне мешаешь.

– Ладно, – кивнул друг и сделал примирительно-успокаивающий жест. – Исчезну. Дай мне пять минут. Напоследок.

– Еще минуту. И больше так не гони. Мне нельзя нарушать правила.

– Почему?

– Я везу деньги.

– Деньги? – старый друг заметно возбудился. – И много?

– Лимон с болтом.

– Новыми?

– Именно.

– Сколько это в долларах?

– Пятьдесят тысяч.

– Немало. И куда везешь? Я грустно выдохнул.

– Отдавать.

– Задолжал, что ли? Пришлось состроить утвердительную гримасу.

– Я его знаю?

– Кого?

– Того, кому ты задолжал.

– Да. Кстати, именно ты меня с ним и познакомил.

– Кто таков?

– Сережа Знаев.

Юра смачно расхохотался, но неожиданно прервал веселье, задумался и закурил сигарету.

– Ты должен Сереже Знаеву пятьдесят тысяч долларов? Этому Сереже? Этому фантику? Этому коммерсанту, который поднялся на деньгах Юры Кладова? Ему ты задолжал пятьдесят тысяч?

– А что в этом страшного?

– Страшно не то, что ты ему задолжал, а то, что ты собираешься отдавать.

– А что – не отдавать?

– Конечно. Зачем отдавать, если можно не отдавать? Тем более – Сереже Знаеву.

– Позволь тебе напомнить, что на дворе – две тысячи шестой год. Самые резкие и дерзкие, как ты, давно погибли. Извини за аналогию – вымерли, как динозавры. Уцелели осторожные и дальновидные. Такие, как Сережа Знаев...

– Все равно – не могу поверить.

– А придется. Сережа Знаев теперь Председатель правления коммерческого банка. Миллионер. К Сереже Знаеву просто так не подойдешь. Сережа Знаев дал мне ссуду только по дружбе, в качестве исключения из общих правил. Кстати, тебя вспоминал, когда договор подписывали...

– Меня? – враждебно уточнил Юра, перемалывая челюстями резинку.

– Да. Иду, сказал, навстречу ради общей памяти о Юре...

– И сколько ссудил?

– Миллион.

– Новыми?

– Новыми, новыми.

– А ты теперь отдаешь полтора?

– Именно так.

– Не понял. Там был миллион, здесь – полтора, откуда взялось остальное?

– Проценты.

– Ага! – Мой старый друг хищно стиснул длинными пальцами боковые поверхности своих узких бедер. – Проценты! Значит, Сережа Знаев теперь – процентщик?

– Банкир, – поправил я, удобнее пристраивая на груди ремень безопасности.

– Одно и то же. И сколько же, извини за назойливость, он с тебя брал, этот Сережа?

– Пятнадцать в месяц, с капитализацией.

На лице Юры появилась гримаса злобы, разочарования и изумления.

– И ты – согласился?!

– А что было делать? Больше никто не давал. Дал только Знаев. И то, сказал, по дружбе.

– По дружбе, значит... А он не в курсе, что процентщиков и процентщиц бьют топором по голове? А он не в курсе, что это отражено в великой русской литературе?

Я завздыхал.

– Пойми, Юра, тогда я эти темы не педалировал...