«К мечте» — пронеслось опять в голове, и благодушное настроение чуток померкло. Мечта — она ведь штука сложная, состоит всегда из многих кусочков, и если что-то не сходится, то вроде как и радость не полная. А тут мелочь, ерунда, но не складывалось. Не мог он на многочисленных соревнованиях перестрелять девку из отряда. И бесило его это, свербило неудовлетворенностью амбиций стать лучшим снайпером, а до этого чуток всегда не хватало, всего-то нескольких очков.

А уж когда командир объявил, что на соревнования в Москву поедет Аглая Смирнова, тут Юрку совсем накрыло. Сжались от ненависти кулаки — в Москву должен был ехать он. Это часть его мечты. Там бы он обязательно проявил себя, отличился, запомнился, и кто знает, может, и предложили бы ему что-нибудь уже в столице. В свою звезду он верил безоговорочно. Москва должна была поднять его статус в глазах и Лизы, и ее родственничков. Да что о них думать, их столицей не удивить, а вот мать бы не удержалась и с нескрываемой гордостью похвасталась бы соседкам, а те в свою очередь понесли бы по городку эту весть, окончательно и навсегда окрестив его счастливчиком. И отец сказал бы тогда уже твердо: мой сын — победитель!

Но поедет она. После командировки. И тут война преподнесла сюрприз. В последний день, уже на выводе, колонна попала в засаду. Юрка тогда быстро сориентировался, взял себя в руки и рванул к примеченному укрытию, хорошей такой лежке, с которой можно было поработать со снайперки. И пока кругом взрывы, крики, суета, неразбериха, он приловчился и потихоньку стал бандитов пощипывать. Ладненько так у него счет за троих перевалил. Но тут их первый «Урал» рванул, да так, что капот в небо взлетел. Он туда посмотрел и вдруг видит, вот она, Лайка, у другой машины сидит, на горящий грузовик смотрит. И тут как накрыло Юру. Жаром внутренним обожгло. Догадка, что делать, в голову стрелой вонзилась. Вот он — шанс! Вот она — Москва! Победа! И он опять к оптике примкнул. Правда, голосок тонкий внутри пискнул, как щенок:

— Нельзя!

Но тут же задавил его мощный рык:

«Цель оправдывает средства, правда, мама!»

И, поймав в прицел силуэт, без колебаний потянул спусковой крючок. Приклад толкнул плечо. Вдруг почудилось, что Лайка обернулась и посмотрела на него. Но это лишь только игра воображения. Ничего она не могла услышать и тем более увидеть. Это было невозможно. Просто пуля при попадании крутанула легкую человеческую голову и была такова. А ему просто показалось. Бывает. Правда, пуля с такого малого расстояния зацепила еще одного, того, кому Лайка пыталась оказать помощь. Только сейчас он разглядел Клима. Вот это нехорошо получилось. Клим к его мечтам отношения не имел, но что тут поделаешь. Судьба. Лес рубят — щепки летят.

Много чего мог бы сказать Юра. И про лес, который рубят, и про щепки, которые летят. Умен был, образован, пословицы любил, афоризмы выписывал в блокнотик, но не было в том блокноте старой истины:

«Ненавидеть, может, и можно, но предавать — нельзя».

И мама не научила.

А у смерти оказался на удивление приятный женский голос. Невесомым ветерком, слышным только мне, шепнул обжигающее:

— Ты убита, — и в тот же миг ледяная сталь скользнула по шее. А может, сначала было прикосновение металла, а уже потом — слова. Кто ж сейчас разберет.

И, не оборачиваясь, заскользила дальше, больше не интересуясь мной. Душу наполнил беззвучный протест, но что толку в бесполезном споре? Оставалось только признать поражение, обескураженно глядя, как идет смерть все дальше и дальше, помечая воюющих меткой выбывших.

Смерть в облике невысокой, худощавой девушки, чуждой войне, но все же неотвратимо присутствующей здесь, она не просто находилась — она воевала. Бесшумно подкрадывалась со спины к увязшим в бою бойцам и скользящим движением клинка обрезала жизненную нить, даже не заглядывая в полные непонимания глаза. Не любопытно ей было наблюдать, как оторопь сменяется секундами внутреннего сопротивления и паники: «Нет! Не хочу! Не надо!» — и тут же наступает покорное безмолвное повиновение. Смерть шла вперед, уничтожая наш взвод. Она торопилась. И она победила. Взвода под кодовым номером «32-й» не стало.

* * *

За несколько часов до нашей гибели…

Сквозь моросящую хмарь дня мы вчетвером, стоя за брошенными бетонными блоками, разглядывали находящиеся вдалеке уцелевшие здания торфобрикетного завода, передавая друг другу бинокль. Плохо различимый через зависшую почти без движения водяную пыль, через черные ветки деревьев, в обрамлении низких туч и пластилиновой мяши[1], завод не выглядел привлекательным объектом для посещения. А если еще к виду осенней распутицы прибавить беспрерывный стрекот стрельбы, хлопки гранат и чадящие клубы дыма, то удовольствие от присутствия при штурме казалось совсем сомнительным.

Разгоряченность от недавних перебежек прошла, и на смену ей начал подкрадываться озноб, колко пробегая по спине, переходя в дробный перестук зубов.

«Черт, не хватало еще простыть», — промелькнуло в голове. Посмотрела на остальных. Слева стояли старые приятели и сослуживцы Жека и Чек. Жека в старом заляпанном грязью комке, погрузившись в какие-то раздумья, неосознанно теребил мочку уха. Он всегда так делал, когда предстоящая задача казалась ему затруднительной. Мастер спорта по скалолазанию, участник еще первой чеченской кампании и мой напарник, он был немногословен, умен, удивительно интеллигентен, что абсолютно не вязалось со сложившимся стереотипом участника боевых действий и спортсмена. В отличие от него, Чек был образцовым представителем агитплакатного вэдэвэшника — здоровый, под два метра ростом, лысый детина в выцветшей, застиранной «горке», в камуфлированной бандане, прикрывающей кривой шрам на лбу от неудачно разбитой несколько лет назад бутылки. Службу начал, как и Жека, в тяжелом девяносто пятом, что в свою очередь помогло бесшабашному Чеку в прошлом году все-таки «с горем пополам» закончить юридический институт. Правда, исключительно благодаря смекалке, изворотливости и врожденному актерскому мастерству, умело играя на чувствах преподавателей к чудом уцелевшему пареньку, повидавшему лиха войны. При этом военную службу он уважал, чтил традиции и любил, цветасто перемежая речь шутками-прибаутками, рассказывать про тяготы и лишения полной приключений жизни. Сейчас же он пристально вглядывался в бинокль, пытаясь углядеть брешь в обороне противника.

Я перевела взгляд вправо. Недалеко от меня стоял «молодой»: Артем Кривиргин, паренек восемнадцати лет от роду. Узнав о предстоящем выезде, он чуть ли не со слезами на глазах уговорил взять его с собой, до конца не отдавая себе отчета, куда мы направляемся. Об этом он, несомненно, за минувший день не раз пожалел. Зубы его так же отбивали чечетку, и, судя по тому, как он вглядывался в еле виднеющиеся здания, отнюдь не от холода.

А здания были укреплены как надо. Чувствовалась рука профессионала, знающего толк в обороне. Мешки с песком перекрывали выбитые оконные проемы, замаскированные позиции для стрельбы и невидимых для стороннего взгляда снайперов. Прилегающая территория простреливалась таким шквальным пулеметным огнем, что обострившееся чувство самосохранения просто стонало от абсурдности самой идеи штурма.