Меч выпал у меня из рук, я откинулся на спину, с ужасом глядя на Каледвэлч, будто это он учинил весь этот разбой, а я не имею к нему отношения. Тут я сообразил, что конь пьет слишком много и оттащил его от воды. Только теперь до меня начало доходить, что я убил трех человек и тяжело ранил четвертого, и до сих пор даже не вспоминал об этом. Нет, от моих рук пали уже четверо, если вспомнить несчастного Конналла. Но то было милосердное убийство, а это… это была война, битва.

Я позволил лошади подойти к воде и попить еще немного. Король Луг благословил меня на битвы, ожидавшие впереди. Могло ли охватившее меня безумие быть следствием этого благословения? Говорят, Кухулин в битвах терял разум, а он ведь был сыном короля Луга. Есть, есть виды безумия, которые в народе называют священными. Так говорилось в песнях. Но меня пугало то, что я могу убивать и мне все равно. Ну и что? Не надо было бежать? Глупости!

Я вытер клинок травой, потом протер полой плаща и вложил в ножны. Затем снова встал на колени и напился из реки. Вкус у воды был под стать реке: спокойный, насыщенный. Некоторое время я посидел на берегу. Конь вошел в воду и мне передалось его удовольствие. Я расседлал Цинкаледа, обтер его спину травой, поплескал на него водой и оставил получать удовольствие дальше.

Я сидел и смотрел на свое отражение. Оно то и дело колебалось, когда конь двигался, и все же я смог заметить, как изменилось мое лицо с тех пор, как я видел его отражение в бассейне в Ллин-Гвалх. Странное лицо, надо сказать. Глаза остались прежними, не считая озадаченного выражения, поселившегося в них. Лицо заострилось, приобрело жесткость, стало лицом воина. Это у меня-то! У худшего воина на всех Оркадах! Но, пожалуй, главным изменением стали проступившие на нем черты нездешности, совершенно незнакомые дотоле. Я смотрел на Цинкаледа и думал о том, что недавно убил трех обученных саксонских воинов и ранил короля. Но как мог это сделать я, Гвальхмаи ап Лот, вовсе не воин, совершить такое? Да, саксы были напуганы, они растерялись, увидев огромного коня, вихрем несущегося на них, да еще огонь, которым горел мой клинок! Тут любой забудет все на свете. Если бы не это обстоятельства, меня бы, конечно, сразу убили. Наверное, таким подвигом мог похвастаться какой-нибудь знаменитый воин в пиршественном зале, но я-то понимал, что мои воинские доблести ни при чем.

А, собственно, что я понимал? Меня безмерно удивляло то, каким жестоким существом я был всего час назад. Я вспомнил силу и уверенность, заполнившие меня, когда обнажил Каледвэлч. Я вспомнил предупреждение Луга. Как в этом смешении человеческих страстей и божественного безумия отличить Свет от Тьмы? Верно и вправду я теперь уже не совсем человек. И все же, что бы ни случилось, я остался человеком. Ну, может, не совсем обычным человеком. Да и не смог бы обычный человек обуздать такого коня, как Цинкалед. Нет, это не я обуздал его, это он сам признал во мне родственную душу и полюбил, унеся меня из плена. По-настоящему подчинить его смог бы лишь бессмертный, а я — только человек. Да, человек, и меня это утешает. Человеку свойственны сомнения, свойственная неуверенность в своей правоте, я таким и был. Просто мне довелось повидать такое, о чем редко задумывается большинство людей. И то, что я видел, изменило меня, как меняют воинов битвы, как меняют королей государственные дела. (Мама, леди Моргауза, интересно, насколько глубоко проникла в меня ты?) Вот и все объяснения. Я улыбнулся своему отражению.

— Дурак ты, — произнес я. — Все мечешься, беспокоишься, а на самом деле все просто.

Конь навострил уши и помотал головой. Я встал, поймал его за уздечку и вытащил из реки, которая ему так понравилась. Он фыркнул, ткнулся носом в мои волосы и немножко пожевал их, как делают все лошади.

— Ну, ну, уймись, — ласково пробормотал я. — Что я тебе, трава, что ли? Даже цвет не тот.

Цинкалед заржал, и я погладил его шею. Дух захватывало, если вспомнить, откуда он. Бедный Цинкалед! Тебя похитили с твоего чудесного острова, Кердик мучил тебя кнутом и голодом, Элдвульф заклинаниями тащил тебя в страну Тьмы. А тебе суждено было скакать без седла и шпор по полям золотых цветов и радоваться бесконечной весне. Я взял еще пучок травы и обтер коня. Как же он был красив! Слишком красив для земель смертных. Но он помог мне обрести свободу. Уверен, что саксы не найдут меня (если не случится какой-нибудь нелепой случайности), так что я больше не нуждался в помощи Цинкаледа. Пожалуй, он мог бы стать даже помехой, уж слишком заметен. Будь моя воля, нипочем не расстался бы с таким красавцем, но он подарил мне свободу, и я намерен отплатить ему тем же.

Я неторопливо снял с коня уздечку. Цинкалед стоял неподвижно, только его отражение в воде слегка дрогнуло.

— Ступай, друг, — сказал я ему. — Ты свободен. Ступай домой. Увидишь короля Луга, прокати его по лугам, вы друг другу подходите. Ты храбро сражался. Благодарю тебя.

Цинкалед постоял, словно прислушиваясь и понимая, затем вскинул голову, фыркнул и бросился в воду. Выбравшись на другой берег, он поскакал на запад. Я посмотрел, как он исчезает среди деревьев, вздохнул, сам перешел реку и двинулся в ту же сторону.

Лес оказался вовсе не таким густым, как виделось поначалу, но все же я шел настоящей лесной чащей. Уж тут саксы точно потеряют меня, если еще не отказались от мысли о преследовании. Хотя вряд ли. Кердик должен был послать за мной людей, но откуда же им знать, где мы свернули с дороги? А потом мы еще пересекли равнину, которая, по словам рабов, лежала между Думнонией и саксонскими владениями, так что теперь я определенно находился на британской земле. Конечно, можно наткнуться на какой-нибудь отряд, но, помнится, последний рейд король саксов отправлял на север, в Поуис. По моим прикидкам, далеко от этих мест. Если еще немного продвинуться на запад, я точно окажусь в безопасности.

Я шел до темноты, потом устроился в корнях дерева, закутался в плащ и заснул. На следующий день продолжил путь, чувствуя себя измученным и грязным. Вскоре я добрался до дороги, обычной грунтовой дороги, обходившей холмы. По обочине