– Ой, Паш, прошу тебя… – выстроилась она перед ним, слегка отставив руки в стороны, будто загораживая телом от Егора, – не трогай его, не надо… Пусть он идет. Проголодается – сам поест.

Мотнув головой, как усталый конь, Павел плюхнулся на диван, вздохнул, закинул ногу на ногу. Глянул на нее снизу вверх, улыбаясь:

– Ты мне так всех домашних сладкой добротой перепортишь, Малина… Ничего, скоро и твоим воспитанием займусь. И учти, мало тебе тех уроков не покажется! Ну, что стоишь, улыбаешься? Вроде как обед обещала…

Быстро разобравшись в кухонном посудном хозяйстве, она лихо накрыла на стол, водрузила в его центре давешнюю, так поразившую ее воображение супницу. Открыла крышку, вдохнула чесночный запах борща, глянула на Павла так гордо, будто сама этот борщ и варила все утро.

– Приятного аппетита! – поставила передним наполненную до краев тарелку.

Он молча принялся есть, покряхтывая едва слышно и чем-то до ужаса напомнив ей голодного слесаря Гошу из фильма «Москва слезам не верит». Утолив первый голод, глянул на нее немного удивленно:

– Чего ты так на меня смотришь?

Опа! А слесарь-то Гоша, похоже, именно этот вопрос героине в прекрасном финале фильма и задал… А она ему что ответила, дай бог памяти? Что-то такое ужасно трогательное, вроде того – «…как долго я тебя ждала…» Может, и ей сейчас, как той героине, с подобным ответом подсуетиться? Наверное, красиво будет…

Однако не вытекло ничего из благих намерений. Оттолкнув красоту киношную и удобную, вдруг выскочил сам по себе неудобный вопрос, будто давно готовился и никак не мог дождаться своего времени:

– Павел… Ты почему Егора в такой суровости держишь? Чего ты его все время окриком шпыняешь? Нельзя же с ним так – все время окриком…

– Да потому и шпыняю, что наивность из него выбить хочу! Наивность и расслабленность! Ну что это за мужик, который картинки рисует? Мне надо, чтобы он сильным был, чтобы удар умел держать! Сила, сила мне в нем нужна! Сила и характер. На силе нынче весь мир держится.

– А по-моему, он как раз на наивности держится… Однажды пришел такой наивный, и с Его Рождества люди начали другой отсчет времени. Правда, заблудились в нем по самое ничего, забрели сослепу не туда, приняли черное за белое, теперь и сами не знают, как из всего этого выбраться.

– Ого! Эка в дебри тебя понесло, милая! Ну что ж, это даже интересно… Люблю иногда за обедом пофилософствовать. Давай, давай поговорим о времени, если уж разговор такой начали. И какое сейчас время, по-твоему?

– Какое, какое… Нормальное, человеческое. Времена всегда одинаковые, Павел. Это люди в них получаются разные.

– То-то и оно, что разные… И именно получаются, это ты правильно подметила. Как родители постараются, такие и получаются. Одни получаются сильные, состоятельные и обеспеченные, а другие – так себе. Нет, я не сноб, конечно, но я все-таки предпочитаю, чтобы мой сын был из породы тех самых – сильных, состоятельных и обеспеченных. И это так и будет, уж поверь мне! Он будет заниматься тем делом, которое даст ему состоятельность и обеспеченность.

– Но… Он же по натуре другой, как ты не понимаешь? Ему твое дело не подходит, он прежде всего человек творческий, он художник…

– Кто? Художник? – насмешливо перебил он ее. – А кто это такой – художник? Уж не тот ли вечно голодный пьяненький мужичок, что на улице в дождь и в снег сидит, портреты прохожих рисует, сгорбившись на низкой скамеечке?

– Ну почему сразу – на скамеечке! Егор, между прочим, очень талантливый! И я уверена, что он обязательно состоится именно как художник!

– Да ладно… Ты хоть знаешь, сколько из этой братии вылупляется именно состоявшихся? А главное, состоятельных? Да единицы, Малина, единицы! Нет, это все не то, не то… Состояться и быть состоятельным – это разные вещи. И давай закроем вопрос, Малина! Я даже спорить с тобой на эту тему не хочу. Прости, но со своим сыном я как-нибудь сам разберусь!

Он так резко выскочил из-за стола, что стул с грохотом опрокинулся на пол. Казалось, этот грохот привел его в чувство – обернулся, долго смотрел на стул удивленно, потом хмыкнул, глянул на нее виновато:

– Прости… Сам не знаю, чего я так… занервничал. Но и ты тоже хороша, заладила свое – состоится, не состоится… Да ни фига он не состоится, время только потеряет. Это же ясно как божий день…

Наклонившись, он резким движением вернул стул на место, постоял около него задумчиво, потом сел, снова взялся за ложку. И тут же ее отшвырнул от себя. Сцепив пальцы в замок, долго смотрел на нее исподлобья, потом произнес тихо, вкрадчиво:

– Ну вот скажи мне… Ты никогда не задумывалась над тем, почему каждый человек так стремится быть состоятельным? Ты слышишь, с каким придыханием это всегда произносится – состоятельный человек, обеспеченный человек… Я бы даже сказал – с благоговением! Оно в человеческой природе уже подсознательно присутствует – благоговение перед чужим состоянием. И что бы это значило, как ты думаешь?

– И… что?

– А то, что состоятельный – он уже и есть состоявшийся во всех ипостасях. Энергия уважения к нему хошь не хошь, а присутствует уже автоматически. Именно поэтому я сделаю все, чтобы мой сын был именно состоятельным, понимаешь? В самом пресловутом материальном смысле этого слова! Не состоявшимся, а состоятельным. Я ж ему отец, а не ехидна. Что делать – без денег в нашей стране жить нельзя… Можно в щель забраться и сидеть там до поры до времени, а жить – нельзя. Состоятельность – основной атрибут нынешней жизни. И даже не атрибут, а объективная необходимость, если хочешь.

– Хм… По-твоему выходит, состоятельность главнее жизни как таковой? А что такое вообще жизнь, по-твоему?

Он глянул на нее слегка раздраженно, погулял желваками щек. Потом, будто сделав над собой усилие, переспросил вкрадчиво:

– А по-твоему, что это такое – жизнь, как ты говоришь, «вообще»?

– Ну хорошо, я тебе скажу… Скажу, как чувствую. По-моему, жизнь – это просто движение счастливой человеческой природы. То есть достойное ее в себе ощущение. И не важно, в бедности или в богатстве это движение происходит. Ты есть, ты живешь, и этого уже достаточно для счастливого мироощущения! Если человек в этом движении теряется, акцент неправильный делает, то есть позволяет загонять свою счастливую природу в маленькие удовольствия зрительно-бытового ряда, то она обижается, отворачивается от него безвозвратно. И что ему остается? Торговый центр с боулингом да выплата очередного кредита для очередного бытоустройства?

– Ну и что плохого ты находишь в боулинге и бытоустройстве?

– Да ничего плохого, по сути, там нет, конечно… А только, знаешь… Я вот помню, как в детстве мы с бабушкой на годовую подписку журнала «Юность» отмечаться ходили. В шесть утра вставали и шли. Вроде чего особенного? Ну, стоят страждущие, номера на ладонях пишут, общаются, кофеек из термосов пьют. Обычное дело. Но вот честное слово, Павел! Там такие человеческие лица были… Настоящие! У них в глазах живой дух светился! Да разве в боулинге найдешь сейчас хоть одно такое лицо? А еще я помню, как бабушка над повестью Распутина «Живи и помни» всю ночь проплакала… Ты знаешь, она совсем обычная была женщина, как, впрочем, все те, которые в той очереди за подпиской стояли. Она и за холодильником так же стояла, и за «стенкой», и за сервизом… Но ей это не мешало плакать над книгой, вот что главное! Не должен человек терять свою самость, свою внутреннюю божественную состоятельность в любых испытаниях, понимаешь?