что она была врагом мира вообще, ведь она просила герцога Бургундского помириться с ее королем. С англичанами дело обстояло иначе, и суть своего отношения к ним Жанна формулировала так:

— Что же касается англичан, то мир с ними будет заключен лишь после того, как они уберутся к себе в Англию.

В целом можно сделать вывод, что труд прокурора д’Этиве пропал даром. Даже тенденциозно настроенным судьям стало ясно, что составленный им документ никуда не годится.

Во-первых, он был перенасыщен обвинениями. Историк Владимир Райцес отмечает:

«Прокурор поступил вопреки мудрому правилу, гласящему, что тот, кто слишком многое доказывает, ничего не доказывает. Он доказывал слишком многое, не позаботившись отделить главное и основное от случайного и второстепенного. Среди массы мелких и вздорных обвинений затерялись те, которым судьи придавали решающее значение».

К таковым относились отказ подчиниться воинствующей церкви, таинственные голоса, видения и мужской костюм.

Во-вторых, в обвинительном заключении слишком уж явно проступала политика. Складывалось впечатление, что Жанну судили не за преступления против веры, а за ее военную и политическую деятельность. Но это не входило в компетенцию церковного суда. Ну а явная приверженность прокурора интересам Англии и вовсе лишала судебное разбирательство даже видимости беспристрастия.

НОВОЕ ОБВИНИТЕЛЬНОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ

НИКОЛЯ МИДИ

Семьдесят статей прокурора д’Этиве были забракованы 2 апреля 1431 года на заседании трибунала в резиденции епископа Кошона. На том же заседании было решено составить новое обвинительное заключение, и сделать это поручили человеку более для этого подходящему. Этим человеком оказался доктор теологии из Парижа Николя Миди. Через три дня новый документ был готов.

На этот раз он был значительно короче и содержал всего лишь двенадцать статей, каждая из которых представляла собой подборку модифицированных показаний Жанны. Из текста были убраны все явные нелепости. Осталось лишь наиболее «существенное»: «голоса», видения, «дерево фей», мужской костюм, непослушание родителям, попытка самоубийства, уверенность в спасении своей души и конечно же отказ подчиниться воинствующей церкви.

Историк Анри Гийемен по этому поводу высказался так:

«Семьдесят статей заботами парижского доктора Николя Миди были сжаты до двенадцати — д’Этиве, этот запутавшийся и многословный провинциал, не был способен на такое. Миди показал ему, как нужно браться за дело, если хочешь поработать ударно, и составил перечень смертных грехов, совершенных Жанной».

Эти двенадцать статей также были фальсификацией, но более утонченной и квалифицированной. Она заключалась в одностороннем подборе цитат из показаний Жанны и в их тенденциозной переработке. Так, например, в восьмой статье, где речь шла о «прыжке с башни Боревуар», воспроизводились слова Жанны о том, что она предпочитает смерть английскому плену, но опускалось то место из ее показаний, где она говорила, что, бросившись с высокой башни, она думала не о смерти, а о побеге. В таком же духе были обработаны и другие ее показания.

5 апреля суд одобрил и утвердил обвинительное заключение Николя Миди. С «Двенадцати статей» сняли копии и разослали их многочисленным консультантам и экспертам. В сопроводительном письме епископ Кошон и инквизитор Лемэтр просили сообщить в наикратчайший срок мнение относительно содержащихся в обвинительном заключении показаний подсудимой:

«Не противоречат ли эти показания или некоторые из них ортодоксальной вере, Святому Писанию, решениям святой римской церкви, одобренным этой церковью мнениям и каноническим законам; не являются ли они возмутительными, дерзкими, преступными, посягающими на общий порядок, оскорбительными, враждебными добрым нравам или как-нибудь иначе неблаговидными и можно ли на основе названных статей вынести приговор по делу веры?»

Понятно, что подобная постановка вопроса допускала возможность лишь утвердительного ответа. Консультантам и экспертам оставалось лишь выбрать любые из предложенных определений.

Так они и поступили. Не прошло и двух недель, как трибунал получил более сорока «экспертных» заключений. Совершенно очевидно, что все высказались за осуждение подсудимой, да и могло ли быть иначе, если копии «Двенадцати статей» рассылались лишь тем, кто полностью зависел от англичан и ревностно им служил?

Теперь оставалось услышать решающее слово, и его должен был произнести Парижский университет — этот, по словам историка Анри Гийемена, «хранитель католической истины», оплот теологии и гонитель всяческой ереси. В середине апреля четыре члена университетской делегации во главе с Жаном Бопэром отправились в Париж, чтобы привезти оттуда заключение Сорбонны.

«Двенадцать статей» Николя Миди стали, таким образом, предметом широчайшего обсуждения. И только одно заинтересованное лицо ничего не знало об их содержании. Удивительно, но суд не счел нужным ознакомить с этим наиважнейшим документом саму подсудимую.

Грубейшее нарушение норм судопроизводства? Разумеется. Не первое и далеко не последнее. И что дальше? Ничего. На этом суде даже самые элементарные принципы законности попирались буквально на каждом шагу.

БОЛЕЗНЬ ЖАННЫ

Процесс вступил в заключительную стадию. Теперь перед судьями встала новая задача: заставить Жанну отречься от своих «грехов». Причем сделать это Жанна должна была публично, что, по замыслу организаторов процесса, окончательно развенчало бы Деву в глазах ее религиозных поклонников.

В ход были пущены все возможные средства, начиная от «милосердных увещеваний» и кончая прямыми угрозами.

16 апреля Жанна вдруг тяжело заболела. Так тяжело, что думали даже, что она не выживет. Но и болезнь не избавила ее от постоянных визитов судей и настойчивых попыток принудить ее покориться воле святой церкви.

18 апреля в камеру к Жанне явился епископ Кошон в сопровождении большой группы помощников. Секретарь Кошона в тот же день записал следующие слова Жанны:

«Я больна, и, кажется, смертельно. Если Бог желает оказать мне последнюю милость, то прошу вас принять мою исповедь, дать мне причастие и похоронить в освященной земле».

На это ей было сказано:

— Если хочешь приобщиться к таинствам церкви, покорись ей, как добрая католичка.

Понятное дело, если боишься за свою жизнь, то должна искупить грехи, а не подчиняясь церкви, не имеешь права требовать у нее чего бы то ни было.

Смерть Жанны от болезни, естественно, не входила в планы организаторов процесса. Когда прокурор д’Этиве доложил графу Уорвику, что «подлая девка, должно быть, какой-нибудь дряни наелась», тот послал за врачами и распорядился:

— Позаботьтесь о больной как следует. Ни за что на свете король не