Огромная толпа горожан заполнила пространство между двумя помостами, а поодаль стояла телега палача, уже готовая отвезти осужденную к месту казни.

Слово взял проповедник Гийом Эрар. Он что-то долго говорил о «лозе, которая не может приносить плоды, если она отделена от виноградника», а также о «многочисленных заблуждениях» и «пагубных деяниях», которыми подсудимая поставила себя вне святой церкви. После этого он перешел к Карлу VII, заявив:

— О Франция, о благородная французская династия! Ты, которая всегда была оплотом христианства и защитницей веры, как ты обманута! Твой правитель и самозваный король Карл положился, как еретик и раскольник, на слова и дела пустой и бесчестной женщины. И не только он, но и все покорное ему духовенство, которое испытывало эту женщину и не наставило ее на путь истинный.

Проповедник указал на стоявшую рядом Жанну:

— Я обращаюсь к тебе, Жанна, и говорю, что твой король — еретик и раскольник.

Жанна словно очнулась ото сна, вскинула голову и закричала:

— Мессир, мой король вовсе не такой, как вы утверждаете! Клянусь жизнью, он самый благородный из всех христиан…

Проповедник дал знак судебному исполнителю Жану Массьё, находившемуся рядом с Жанной:

— Заставьте ее замолчать.

Закончив проповедь, Гийом Эрар вновь обратился к Жанне:

— Перед тобой сидят судьи, которые много-много раз убеждали и просили тебя передать свои слова и поступки на суд нашей святой матери церкви, доказав, что среди этих слов и поступков есть многое, чего не следовало бы говорить.

— Я вам отвечу! — снова закричала Жанна. — Что касается подчинения церкви, то я просила судей отослать мое дело в Рим, на суд святому отцу папе, которому я готова вручить себя, ибо он — первый после Бога. Что же касается моих слов и поступков, то в них не повинен ни король, ни кто-либо другой. А если в них и было что дурное, то в ответе за это только я.

По мнению многих историков, обращения к папе римскому нередко бывало достаточно для того, чтобы прекратить процесс инквизиции. Это была своего рода апелляция Жанны — если не формально, то по существу. И эта ее просьба с точки зрения канонического права была вполне законной. Во всяком случае, если бы трибунал придерживался правовых норм, то он был бы обязан отложить вынесение приговора, рассмотреть просьбу обвиняемой и сообщить ей свое мотивированное решение.

Но о каких правовых нормах могла идти речь на этом «спектакле»? Жанне заявили, что «святой отец находится слишком далеко», а каждый епископ и без того является полновластным судьей в своей епархии.

После этого епископ Кошон начал читать приговор. В бумаге, которую он держал в руках, не было слова «смерть». Было сказано лишь, что церковь передает осужденную в руки светской власти, прося обойтись с ней снисходительно и «без повреждения членов». Но в те времена эта лицемерная формулировка могла означать лишь одно — казнь на костре.

Кошон читал медленно и громко. Он словно ждал чего-то, и это «что-то», чего так ждали постановщики этого кошмарного спектакля, произошло. Прервав епископа на полуслове, Жанна закричала, что она согласна подчиниться во всем воле святой церкви, что если священники утверждают, что ее видения и откровения являются ложными, то она не желает больше защищать их.

Короче говоря, Жанна произнесла слова покаяния, и ожидавший ее смертный приговор тут же заменили другим, который судьи заготовили заранее, рассчитывая на то, что обвиняемая отречется.

В новом приговоре говорилось, что суд учел чистосердечное раскаяние подсудимой и снял с нее оковы церковного отлучения. Но так как подсудимая тяжко согрешила против Бога и святой церкви, ее осуждали «окончательно и бесповоротно на вечное заключение, на хлеб горести и воду отчаяния», дабы там, оценив милосердие и умеренность судей, она «оплакивала бы содеянное и не могла бы вновь совершить то, в чем ныне раскаялась».

Огласив этот новый приговор, епископ Кошон распорядился увезти Жанну в замок Буврёй. Таким образом, инквизиционный процесс по делу о впадении в ересь «некой Жанны, обычно именуемой Девой», закончился.

Заставил Жанну смириться страх перед костром. Это очевидно, и хотелось бы посмотреть на человека, для которого этот «аргумент» не показался бы решающим.

Никогда еще смерть не казалась ей такой неотвратимой — неотвратимой и близкой. И только теперь она поняла, что чуда не произойдет, что никто не придет к ней на помощь и что она стоит перед выбором: отречься или умереть. И она отреклась.

Жанна призналась во всевозможных преступлениях против веры, отреклась от всевозможных «голосов» и согласилась подчиняться впредь предписаниям церковным, в частности, никогда не носить оружия и мужской одежды.

Политическая цель процесса была достигнута. Английское правительство могло оповестить весь христианский мир, что еретичка, замышлявшая сокрушить с помощью дьявола поставленную Богом власть, всенародно покаялась в своих преступлениях.

Но, вырвав у Жанны слова покаяния, организаторы процесса вовсе не полагали дело законченным. Оно было сделано лишь наполовину, ибо за отречением Жанны должна была последовать ее казнь.

Святая инквизиция располагала для этого простым средством, нужно было лишь доказать, что после отречения она совершила «рецидив ереси»: по закону, человек, вторично впавший в ересь, подлежал немедленной казни. А в том, что Жанна, приговоренная к пожизненному тюремному заключению, рано или поздно совершит нечто такое, что можно будет расценить как «рецидив ереси», никто не сомневался.

Когда особо рьяные противники Жанны после окончания церемонии на кладбище Сент Уэн выразили встревоженность тем, что ей удалось избежать казни, епископ Кошон спокойно ответил:

— Не тревожьтесь. Очень скоро мы ее снова поймаем.

Как видим, «милосердный приговор» был лишь временной отсрочкой запланированной казни.

«РЕЦИДИВ ЕРЕСИ» У ЖАННЫ

Прошло два дня. В воскресенье 27 мая по городу распространился слух, что осужденная вновь надела мужской костюм. На следующий день Кошон, Деметр и семь их помощников направились в замок Буврёй, чтобы выяснить, так ли это. Оказалось, что так. Жанна встретила судей одетая в свой старый костюм.

На вопрос, зачем она сделала это, Жанна ответила:

— Я сделала это по своей воле. Находясь среди мужчин, приличнее носить мужской костюм, нежели женское платье.

Казалось бы, безобидный ответ на безобидный вопрос. Но это только казалось. Вечером в доме епископа Кошона собрались секретари трибунала. Вместе они составили некий документ и скрепили его своими подписями. Так появился на свет трагический протокол, согласно которому у Жанны был обнаружен «рецидив ереси».

Как видим, судьба Жанны была окончательно решена в тот самый момент, когда она снова надела мужскую одежду. Именно тогда она