создание марширующего оркестра. Он не понял, о чем она говорит, но бабуля сказала, что она абсолютно уверена, что несколько месяцев назад он отправил ей электронное письмо, в котором говорилось, что он думает о создании марширующего оркестра. Затем Кен и Джуд тоже начали говорить о марширующих оркестрах, и все они смеялись и кричали, отчего я почувствовала, что могу встать из-за стола и побродить по дому, рассматривая всякие штуки.

После обеда мы с бабулей легли в кровать рядом с Мао.

– Ой! – сказала я. – Компрессионные чулки!

Я встала и сняла с бабули чулки. Это было очень легко, они просто соскользнули, как обертка с одноразовой трубочки.

– Ах, мерси боку, – сказала бабуля. – Можешь там выловить мою «Мертвую жару»?

Я достала книгу и передала ей. Я скатала чулки в клубок и положила их в боковой карман ее чемодана. Я вернулась на кухню за стаканом воды, чтобы она проглотила свои таблетки. Ее метопролол упал на пол.

– Бомбы сброшены, Суив! – сказала она. Я быстро опустилась на колени и стала ползать в поисках таблетки. Я увидела что-то под кроватью. Это были стринги! Которые трусы. Рядом с ними лежал бабулин метопролол. Они касались друг друга. Я взяла метопролол и передала его бабуле.

– Там кое-что лежит, – сказала я очень тихо.

– Что? – сказала бабуля. Я пошла в примыкавшую к спальне ванную, открыла все краны и спустила воду в унитазе, чтобы Лу, Кен и Джуд меня не услышали. Тогда я побежала обратно к бабуле и громко сказала это. Я сказала бабуле, что ее метопролол лежал рядом с трусиками. Под кроватью.

– Должно быть, это трусы Джудит! – сказала она. Она засмеялась.

– Тс-с-с-с, бабуля, – сказала я. Я встала, побежала в ванную, выключила все краны и снова легла рядом с ней. Итак, Джуд – это Джудит.

Бабуля сняла очки и сказала:

– Хо-о-о-о-о-о-о-о-о, как же хорошо быть здесь.

«Мертвая жара» покоилась на ее груди, как маленький тент. Она стала на ощупь искать мою руку, а я отодвигала ее по одному дюйму за раз, пока она наконец не поймала ее. Это была игра. Я не хотела в нее играть, но бабуле она очень нравилась. Через две секунды после того, как она схватила меня за руку, она захрапела. Я смотрела, как книга двигается вверх-вниз на ее груди. Я все ждала, пока она соскользнет. Бабуля перестала дышать. Я подтолкнула ее локтем, чтобы она снова задышала. Книга осталась у нее на груди. Тогда – БУМ!!!!!!!! – она всхрапнула, тем самым вернув себя к жизни. Я нервничала, что Кен и Джуд решат, что начинается землетрясение, ведь в Калифорнии это обычное дело. Бабуля продолжила спать. Ее книга соскользнула с груди, но я была готова и поймала ее. Я положила ее обратно бабуле на грудь и подождала, пока она снова не соскользнет. Я не могла позволить ей коснуться кровати. Такое было правило. Мне пришлось поймать ее десять раз подряд, прежде чем позволить ей коснуться кровати.

Хочешь верь, хочешь нет, но я знаю, что ты не борешься с фашизмом. Бабуля рассказала мне. Все в порядке. Бабуля сказала, что слово «фашизм» имеет тот же корень, что и часть тела, но фашизм – это не то же самое, что некротизирующий фасциит – болезнь, поедающая плоть. Но при этом плотоядная болезнь может быть вполне подходящей метафорой. Однажды эта болезнь была у ее соседки по больничной палате, но бабуле было все равно. Они обменивались подносами с завтраком, хотя это было против правил. Бабуле не полагалось есть бекон, хотя это ее любимая еда, а плотоядной соседке очень хотелось бабулин йогурт, но бабуля предпочла бы жевать битое стекло или тыкать себе в глаза острыми палками, чем есть йогурт, поэтому они обменивались подносами с завтраком, и все было хорошо. Их не поймали. Бабуле пришлось распилить грудную клетку, а затем они вынули ее сердце и положили его на тумбочку рядом с ней, а в ее артерии вставили маленькие шарики, которые надули, чтобы улучшить кровоток. Ей вырезали вену из ноги и присоединили ее к сердцу. После этого ее заставили пройтись, чтобы все проверить, и ей было плевать, что ее больничный халат был распахнут сзади. Хотя в больнице были и мужчины. Борьба означает разные вещи для разных людей. Ты сама поймешь, с чем бороться. Бабуля сказала мне, что борьба может быть ради мира. Она сказала, что иногда мы движемся вперед, оглядываясь назад, а иногда движение вперед – это знать, когда пора остановиться. Ну, в общем, ты знаешь бабулю! У всех нас внутри есть огоньки, даже у тебя, пап. Бабуля говорит, что ты выливаешь столько спирта на свой огонек, что он гарантированно никогда не погаснет.

12

После бабулиного сна мы поехали кататься на парусной лодке Кена, которая называлась «Ирэн» в честь его мамы, бабулиной сестры. Мы поехали к озеру. Это не Тихий океан. Кен сказал, что в ясный день с озера мы могли бы увидеть вывеску «Голливуд», но Джуд сказала, что это неправда. Бабуле потребовалось недели три, чтобы залезть в лодку, потому что каждый раз, когда она пыталась сойти с причала, лодка немного покачивалась в воде, и бабуля теряла равновесие, возвращалась на причал и смеялась по шесть часов. Наконец мы оказались в лодке. Кен заставил меня и бабулю надеть оранжевые спасательные жилеты. Бабуля случайно попыталась надеть детский спасательный жилет через голову, и он застрял на полпути к ее лицу. Я боялась, что лодка накренится из-за ее смеха и тряски, а еще из-за того, что Кен встал и стянул с ее лица спасательный жилет.

Лу налил всем по бокалу белого вина, чтобы выпить за семью. Он выглядел грустным и счастливым одновременно. У взрослых это популярное выражение лица, потому что они люди занятые и должны делать все сразу, даже чувствовать всякие вещи. Бабуля откинула голову назад, чтобы солнце светило ей в лицо. Она посмотрела на своих старых племянников, на меня и Джуд и подняла свой бокал. Она сказала, что жить хорошо. Она сидела на носу лодки, и Кену приходилось постоянно просить ее держаться за планширы. Затем рядом с ней сел Лу, чтобы она не выпала. Она рассказала Лу о том, как она упала с банановой лодки на Ямайке и шести рыбакам пришлось буксировать ее обратно на берег.

– Улов дня! – сказал Лу. Джуд опустила руку в воду и плеснула на Кена. Он улыбнулся и