Георгий вошел в тот момент, когда она уже закрывала футляр, и Марина, резко обернувшись на звук, вдруг заметила тень недовольства, промелькнувшую на его лице.

– Прости, я не удержалась – никогда не видела саксофон так близко.

– Хочешь, я сыграю тебе? – предложил Георгий, беря ее за руку.

Он уже успел умыться и переодеться, и теперь благоухал туалетной водой, будившей у Марины воспоминания о проведенной с ним ночи. Не успев осознать даже, что делает, она прижалась к Георгию, спрятала лицо на груди и тяжело вздохнула.

– Ну, что с тобой? – ласково спросил он, поглаживая ее по волосам.

– Не знаю… у меня такое нехорошее предчувствие…

– Это все глупости, детка, с тобой ничего не случится.

«Детка»! Это слово обожгло Марину, ударило по нервам – так называл ее Малыш, только ему она позволяла. Даже Хохол не раз был бит по лицу за попытку присвоить это слово.

– Не называй меня так, – попросила она.

– Почему?

– Потому что я не хочу.

– А если хочу я?

– А мне все равно, чего ты хочешь. Будет так, как скажу я, – в голосе промелькнули те самые нотки, от которых прежде даже у неслабых мужиков сводило что-то внутри от предчувствия скорой беды.

Георгий внимательно посмотрел ей в глаза:

– Могу доказать, конечно, что будет иначе – но к чему? Смысл мериться силой воли? Или тебе непременно нужно быть первой и правой?

«О, а вот это уже Хохла напоминает – мол, я тебе на раз докажу, что круче, но да ладно, думай, что мне просто лень».

– Жора, не надо, – попросила она, опустив глаза, чтобы не выдать себя – едва сдерживалась от смеха.

– Прекрасно. Тогда, может, кофе? Ты ведь не торопишься? – поддел он.

– Я не тороплюсь. А еще ты обещал саксофон.

– Обещал – значит, будет.

Он вышел, а Марина вернулась на диван. Атмосфера этой квартиры почему-то оказалась ей близка, хотя обычно Коваль настороженно относилась к чужим жилищам. У нее всегда возникало ощущение, что она невольно становится свидетельницей чужой жизни, чужих тайн и секретов, чужих отношений, вздохов, слез, веселья. Чужое не вызывало интереса, никогда не вызывало, скорее – наоборот. Но здесь, в этой квартире, Марине почему-то было легко и свободно, как будто она провела в ней множество счастливых часов.

– Знаешь, дорогая, а в моей квартире кто-то был, – вдруг возник на пороге Георгий, и его слова заставили Марину вздрогнуть:

– Почему ты так решил?

– Потому что кое-какие предметы сдвинуты со своих мест. Я не был дома довольно долго, у того, кто сюда входил, имелось время на тщательный неспешный обыск. Я не ночевал здесь несколько ночей и сейчас впервые заехал.

Марина внимательно смотрела в глаза мужчины и не могла понять, что именно ее сейчас так беспокоит. Но ощущение какой-то недоговоренности ее не покидало.

– Жора… а ведь ты скрываешь от меня что-то, – проговорила она, наблюдая за реакцией.

Только на секунду, всего на короткий миг его глаза стали другими – не испуганными, нет, скорее удивленными, но тут же приняли обычное выражение.

– Я? Мне нечего скрывать. Я ни единого факта из своей жизни от тебя не утаил. Был честен, как с прокурором, – усмехнувшись, ответил Георгий.

– Тогда кому мог понадобиться обыск в твоей квартире? И что конкретно у тебя можно искать?

Он только плечами пожал, но глаза опять как-то не очень хорошо блеснули. Георгий подошел к футляру с саксофоном, вынул инструмент, зачем-то пробежался пальцами по подкладке футляра.

– Давай я сначала поиграю. Нужно успокоить нервы, а музыка делает это как нельзя лучше.

«А с чего бы тебе так нервничать, дорогой? – подумала Коваль, которую по-прежнему не оставляло неприятное ощущение недосказанности. – Ладно, сделаю вид, что проглотила».

Звуки музыки заставили ее отвлечься от раздумий. Никогда прежде Марина не слышала саксофон вот так близко, в двух шагах буквально, и никогда не думала, что музыка способна настолько сильно трогать ее душу. Она не считала себя любителем этого вида искусства, особенно это относилось к классике и симфонической музыке, а сейчас почему-то звуки саксофона были приятны и совершенно созвучны тому, что творилось у нее в душе. Марина вдруг подумала о Хохле – она впервые за долгие годы изменила ему, и теперь даже не берется предсказать, какой будет его реакция. Внутренне она была готова к тому, что подобного Женька ей не простит и уйдет. Была готова – и боялась этого. Она просто не знала, как будет жить дальше, если рядом не будет Хохла. Она не умела жить без него, и, даже выгоняя порой его из дома, всегда верила, что он не взбрыкнет и не уйдет насовсем, а вернется чуть погодя. Сейчас все было иначе. Был вот этот человек с саксофоном, блаженно закрывший глаза и извлекающий из своего инструмента такие звуки, от которых разрывалась душа. И Марина чувствовала, как неудержимо ее тянет к нему. Тянет – и это странно. Никогда прежде Коваль не испытывала такого ни к одному из своих любовников. Это чувство смог внушить ей только Малыш и – отчасти – Хохол. А сейчас она смотрела на Георгия и терзалась от желания встать, подойти, заставить замолчать саксофон, ощутить руки, его сжимавшие, на своей груди. Захотелось стонать в его объятиях, плакать, умолять. И это новое ощущение все сильнее захватывало ее, пугая и интересуя одновременно.

Марина даже не услышала, как умолк инструмент и Георгий бережно убрал его в футляр. Он смотрел на нее чуть удивленно.

– У тебя такое прекрасное лицо…

«Видел бы ты, каким оно было раньше», – едва не вырвалось у нее, но Марина вовремя прикусила язык.

– Поцелуй меня, – попросила она.

– Ну, так встань и подойди ко мне, – спокойно отозвался он, не двигаясь с места.

Марина какое-то время сверлила его взглядом, однако Георгий, отойдя к окну, приоткрыл форточку и закурил, и она поняла, что проиграла. Если хочет поцелуя – придется встать и подойти, по-другому не будет. «Ты смотри – нашелся человек, способный заставить меня делать то, что хочет он», – с удивлением отметила она, но встала с дивана, подошла и обняла Георгия за талию.

– Ты доволен?

Он развернулся к ней лицом, положил обе ее руки себе на грудь.

– А ты?

Марина улыбнулась:

– Жора, скажи, тебе нравится так себя вести, да? Ты уже совершенно забыл, чем должен был заниматься изначально. Ты никакой не телохранитель. И на профессионала не тянешь, прости.

– Меня не интересуют твои мысли по поводу моего профессионализма. Мне даже все равно, что ты потом об этом расскажешь Геннадию Аркадьевичу. Зато я отлично знаю: о том, что произойдет сейчас, ты не расскажешь никому… – прошептал он ей на ухо, и Коваль почувствовала бегущие по спине мурашки от сладкого предчувствия.