— Шельма ты, Пашка, — Аракчеев одобрительно осклабился. — В мое время далеко бы пошел… Впрочем, гляжу я, друг ситный, во время нынешнее ты глядишь шагнуть еще дальше. Ладно, три недели не обещаю, но две проволочу как-нибудь. Управитесь?

— Да я-то слажу… — вид Пестеля остался озабоченным. — Кондрат может не поспеть. Алексей Андреич, Кондрату надобно изрядный груз в город завозить. Очень бы ваше отсутствие желательно. Ферт этот… Сабуров… Как пить дать будет людей просить, чтоб шерстить заставы. А вас нету — так кто ему людишек даст?

— А могу и сам отказать. — Аракчеев растянул губы в добродушной улыбке… — Кому отчет давать потом? Али ты не так-то уверен в успехе, как мне, старику, в уши дудишь?

— Да велика ль важность, уверен ли я?! — Пестеля словно вытолкнула из кресел какая-то сторонняя сила. Он в ажитации заходил по комнате. — Вы в этом уверены больше моего, Алексей Андреич! А знаете, отчего больше? Оттого, что не мне, а вам все эти Шервуды и Сабуровы вынуждены отчитываться в выявлении заговорщиков! Перед вами вся картина, как на ладони! Когда измена идет отовсюду, она перестает быть изменой! Она уже данность! Я знал, знал, что не ошибусь в вас, человеке высокого разума! Пусть дураки крепят мачты на тонущем корабле…

— Ты меня, никак, в крысы отрядил? — Аракчеев засмеялся. Настроение его улучшалось на глазах.

— Высокие словеса… Иной бы и рад шмыгнуть с тонущего корабля, да не умеет куда. Но мы-то с вами умеем, Алексей Андреич! Дело не в том, что мы нужны друг дружке сейчас — сие пустяк! Тут вопрос дальновзглядицы…

Аракчеев недовольно хмыкнул, и Пестель решился не мелочиться в серьезном разговоре.

— Вопрос перспективы, — с нажимом проговорил он. — Вам не дают развернуть свои дарования. Ваши поселения — прообраз всего будущего государства, каким оно предстает пред моим мысленным взором. Долой собственность, любую! Некоторые привилегии для тысячи примерно семейств, относящихся к, я придумал новое слово — управленцам! Без этого нельзя, но это будет каплею в море! А в остальном — полная свобода, свобода от собственности, полный порядок! Никаких унижающих человеческого естества сословий — все единственно граждане!

— Ладно, живы будем — поглядим, — рука Аракчеева в раздумчивости затеребила покрытый омерзительными пятнами платок. — Ты, Павлуша, вот что: больше ко мне не езди. Коли ваша возьмет — оно и ладно, а нет, так гибнуть будете без меня, старика. Сам понимаешь, в случае чего меня и оговаривать напрасно. Мне вера большая — будет и есть, мне, не вам, соплякам.

— И, как можно, Алексей Андреич, на свободе вы нам в любом случае нужней! — Пестель, отвесив краткий поклон, направился к дверям. — Три недели, ваше сиятельство, об одном прошу — не две, а три!

— Ступай себе, попробую проволочить, — Аракчеев слабо махнул рукою.

Лошади так никто и не подумал задать овса. Но даже эта досада не испортила настроения Павлу Ивановичу. По прекрасной грузинской дороге доскакал он до ворот, сменил аллюр на рысь. Эко здоров и свеж осенний воздух! Засиживается он в дому, надобно почаще делать прогулки. И фехтовать надо почаще, а то уж вон — одышка появилась. Надлежит получше себя беречь, есть для чего.

Хороша дорога, эх, хороша! В карете по такой — как по перине. Надо думать, старый черт умеет обустроиться. Эх, слыхал бы сей разговор Трубецкой! То-то бы глаза вытаращил. Куда Трубецкому! Аракчеев был лично его, Пестеля, победою, его Тулоном.

Никто б не поверил, что удастся его вовлечь, все до сих пор твердят об одном — Аракчеев, как пес, предан тирану. А надо бы глядеть в корень, как он, Павел Пестель, глянул на три аршина под землю. По настоящему не пригоден в заговор единственно сторонник монархического принципа, тьфу, убеждения. А личная преданность?! Ослы! Как один и тот же человек мог быть лично предан убитому и убийце, Павлу и Александру?! Вот то-то! Ему свет в окне только тот, кто сейчас силен. И покуда силен. А стало быть, ради более сильного, предаст не моргнув глазом!

Таскай, Шервуд, свои бумаги, таскай! Небось не знаешь, что все мне о тебе ведомо, что ради меня ты и старался, что от каждого доклада твоего граф делался все тоскливей и скучнее! И выше графа твои доклады не идут, тиран верит ему, как себе, да и нет никого еще, кому б мог он поверить!

Скольких усилий стоило одно — выждать нужный — ни на день раньше — момент… Э, минуту… Тьфу, да как это сказать на русском языке?! Выбрать час, чтоб затеять опасный разговор. И все срослось, все вышло!

Эх, бывает же в жизни полоса, когда черт ворожит, когда все само идет в руки! Старик хитрей хитрого, а поверил, будто он, Пестель, говорит с ним от лица всех заговорщиков! А они знать не знают… Дурак Якушкин, правда, подумал было, будто Пестель обезвредил старого хрыча, вовремя прирезав Миткову… Этим и объяснил, для чего были многочисленные поездки в Грузино. Дурак и есть! Кабы хрыч впрямь радел о вверенной ему столице, вверил бы сыск подручным и вся недолга!

Старик хитер — ни единою бумагою не связал себя в отношении заговора. И замечательно! Кому он после-то нужен, вовсе и незачем никому ничего знать! Дал образец общественного устройства — и спасибо на том, дальше без тебя сладим.

Свежий ветер уже не кружил листвы, деревья шевелили голыми ветвями. Превосходная дорога была пустынной. Нет, не вовсе пустынной: обернувшись на Грузино, Павел Иванович заметил двоих всадников.

Вот уж, всегда оно так: как по хорошей дороге — так непременно верхом, а как в экипаже — так ухабами!

Что ж, подводя итоги — поездка вышла удачная. Зря старик и тревожился — больше к нему выбираться незачем. Прощай, Грузино, ты уж теперь — вчерашний день, перевернутая страница!

Обернувшись второй раз, Пестель невольно приметил, что два других всадника изрядно сократили отделявшее его от них расстояние. И куда спешат? Оба вроде как в штатском платье. Или нет? Что это, вроде лисьей опушки, понизу головного убора? Ан не опушка, просто черный билликок на рыжих волосах.

Больше Павел Иванович решил не оборачиваться. Отчего-то, решительно ни с того ни с сего, сделалось ему жаль, что чалый его мерин Изюм, любимый за послушный нрав, хорош скорей в рассуждении безопасности, нежели скорости. Все ж-таки ударил он шенкелями в тучноватые бока, все-таки прибавил ходу. Да что за гиль, в самом деле? Кого бояться на дороге средь бела дня?

Показалось ли, что сзади тоже поспешают? Не надо оборачиваться, на таком расстоянии это уже заметно преследователям.

Преследователям? Тьфу, экие глупости. Вот уж слышен стук. Спешат, спешат. Догоняют. Надо только глядеть вперед, будто бы и дела ему нету до них, обгонят — и дело с концом. И дела никакого нет.

Двойной копытный стук поравнялся с Пестелем, разбился об него, потек с обеих боков. Обгоняют!

Вот уже впереди мотнулись конские хвосты, мелькнули спины и затылки всадников. Пестель невольно замедлил ход, норовя отстать побольше.

И тут неизвестные, словно на вольтижировке в манеже, выписали, отражая друг друга, полный разворот. Неизвестные?! Рыжий, как смутно угадалось Павлу Ивановичу с самого начала, оказался Василием Шервудом. А вот второму место было уж вовсе не тут, около царской свиты, далеко в Таганроге.