— Карта? — Камбала поджал губы, явно собираясь по такому случаю что-нибудь да выцыганить.

— Повторяю для ясности: меня Карпий прислал.

— Ишь ты, диво-то какое! Карпий его прислал!..

Камбала вздохнул.

— Карта есть, конечно. Куда нам без карты.

Полез в карман ватника, пошарил, извлек несколько бумажек, одну из которых, изрядно замусоленную, и протянул.

— Осторожней…

Как Шегаев и ожидал, это была вовсе не карта, а всего лишь глазомерная копия маршрутного хода. Безвестный рыбовед шел когда-то через тайгу, отмечая контуры крупных озер. По его произвольной зарисовке можно было сделать только один вывод: воды в районе и впрямь хватает. Что, возможно, самым решительным образом свидетельствовало в пользу организации рыбного промысла. Но перспектив дорожного строительства эта замызганная цидуля никоим образом не проясняла…

— Спасибо, — разочарованно сказал Шегаев, возвращая листок. — Больше ничего нет?

— Нет, — помотал головой Камбала, копошась в бумажках. — Откуда? Да мне и не надо. Я ж тут не по картам! Я по агрономии!

* * *

Актовый зал был точь-в-точь как в Межевом институте — большой, просторный. По бокам колонны с капителями ионического ордера. Сверкающая хрусталем люстра, ряды деревянных кресел с откидывающимися сиденьями.

Там, где с левой стороны возвышалась трибуна, а правее — стол, за которым рассаживался президиум собрания или члены Ученого совета, на возвышении по центру стоял гроб, обложенный венками и букетами красных гвоздик.

Красного вообще было очень много: ленты, венки, нарукавные повязки, орденские подушки — все горело кумачом.

Большая часть присутствующих сидела, остальные, кому не хватило места или оно было для них не по чину, стояли по бокам в проходах и теснились у дверей. Одеты были парадно, торжественно, при регалиях, многие, если не большинство, в военной форме, в начищенных сапогах, бросавших блики на такой же начищенный, только не глянцево-черный, а красно-коричневый, под вишню, паркетный пол. Соблюдали благоговейную тишину, а если переговаривались, то вполголоса.

К трибуне по очереди подходили выступавшие. Шегаев различал обрывки фраз: «Потеряли смелого бойца!.. Отважный воин!.. Вся жизнь и все силы!.. Теснее сомкнуть ряды!.. Каждый должен отныне!.. Пример для каждого!.. Клянемся, что и впредь!..» В целом же речи сливались в невнятный шум, и он никак не мог понять, чьей памяти посвящена эта гражданская панихида.

Однако в какой-то момент человек, ведший процедуру, отчетливо сказал:

— Думаю, товарищи… нам следует послушать… товарища Шегаева!

Шегаев вздрогнул и похолодел — ему почудилось, что он узнал этого человека.

И действительно, нельзя было ошибиться, глядя в его рябое лицо с сощуренными рысьими глазами, слыша голос — глухой, негромкий, с отчетливым кавказским акцентом.

А тот продолжал говорить — говорить медленно и веско, делая неожиданные паузы, которые ставили слушателя в тупик и заставляли задуматься над самыми простыми словами, ища в них какой-то новый, особый, какой-то очень глубокий и важный смысл:

— Товарищ Шегаев… хорошо знал… ушедшего от нас… товарища. Даже… очень хорошо. Прошу вас, товарищ Шегаев!

Шегаев растерянно встал. Человек глядел на него с затаенной усмешкой в желтых глазах, и Шегаев понимал, что должен подчиниться, ибо сама мысль о неподчинении выглядела настолько фантастичной, что просто не могла уложиться в мозгу.

Но при этом Шегаев совершенно не представлял, что именно должен сказать.

Вдруг он заметил белый чуб, выглядывавший из гроба. Перевел взгляд на большой портрет, обрамленный кумачом и черными лентами, и увидел лицо Карпия.

— Страшная сволочь был этот Карпий! Страшенная! — весело сказал профессор Красовский, который, оказывается, сидел возле.

Шегаев изумился тому, что профессор тоже знает Карпия. На его взгляд, Красовский вообще мало интересовался окружающим миром. А уж личности вроде Карпия и вовсе не могли найти отражения в его сознании — оно было до отказа забито математикой, необходимой для исчисления истинной формы геоида (тела, каким на самом деле является Земля вопреки мнению большинства, полагающего, что она представляет собой шар). Когда Шегаев, бывший учеником Красовского и, более того, заместителем по кафедре, заходил в кабинет на втором этаже бывшего дома Демидовых в Гороховском переулке, ему временами казалось, что даже на него, человека довольно близкого, профессор смотрит всего лишь как на один из аргументов сложной математической функции.

И вот на тебе — оказывается, он знает Карпия!

— Скажите правду, — посоветовал Красовский, пожав плечами. — Что вам терять?

«Правду! — обрадовался Шегаев. — Конечно же! Просто правду!..»

Воодушевленный этой мыслью, он сделал ватный шаг по направлению к трибуне.

Конечно же — правду! Всю правду!

Он скажет, что делал Карпий с людьми. Как безжалостен был, как бездушен. Скажет, что в нем нет ничего человеческого!..

И вдруг поймал на себе прищуренный рысий взгляд — пронзительный взгляд, прямо-таки рентгеновской силы. И услышал насмешливый голос:

— Нет, товарищ Шегаев!.. Вы, товарищ Шегаев, не можете сказать такую правду! Потому что, товарищ Шегаев, это не правда, а неправда!

Шегаев похолодел, внутренне заметался, хотел крикнуть, что он лучше знает правду! кто как не он знает настоящую правду! — и проснулся.

Барак переживал фазу утренней активности. То и дело хлопала дверь, клубы холодного пара мешались с надышанным воздухом. Изможденные люди копошились на нарах. Шегаев и по себе замечал — каждое утро хочется перебрать, заново переложить под тлелым блошиным матрасом имущество, которым ты безраздельно владеешь, — пусть даже на взгляд вольного оно и представляет собой совершенно незначительный хлам. И чем меньше сил и жизни остается в человеке, тем больше времени уходит у него на любование своими нелепыми пожитками — огрызком карандаша, обрывком бечевки, а то, бывает, и какой-нибудь деревяшкой или приглянувшейся почему-то еловой шишкой.

Сел, стянул шапку, всласть почесал зудящую голову.

За ночь все в нем окончательно выстроилось и стало понятным.

Хочет Карпий того или не хочет, а дело пойдет так, как только оно и может идти. Заведомо известно, что румб на станцию Песчанка — примерно ЮВ. Направление линии железной дороги Котлас — Воркута — ЮЗ-СВ. Следовательно, первым делом нужно проложить в сторону железнодорожной станции Песчанка инструментальный ход — в порядке предварительного изыскания. Он, разумеется, не выйдет к самой станции, чудес не бывает. Но в любом случае пересечет линию. Вторым ходом идти от точки пересечения к станции. Третьим, на этапе корректировки, в зависимости от отклонений, дать точную ось будущей дороги — ту самую прямую, что приведет от станции Песчанка к лагерю.