– Красавица-девка, Илья! – стучал себя кулаком в грудь кривой Пашка. – Посмотри на глазки, на волосы! Фигуристая, как лошадка беговая! Я бы за такую трех коней дал! Нет, двух… двух коней и жеребчика! А добычливая, ловкая – настоящая цыганка, козла за корову на базаре сбудет! Мать-то ее Билю помнишь? Лихая была гадалка, всю семью кормила… Подумай, морэ!

– Отвяжись, – поморщился Илья. – Что ты так для Чоро стараешься? Должен ты ему, что ли?

– Дурак, – обиделся Пашка. – Не для старика, а для тебя стараюсь. Нам уж тут рассказали, что ты на ноги хорошо встал. Теперь можно и о семье думать, цыган ведь! Бери жену, морэ, заводи свой дом, семью начинай! Детей пора делать!

– Успеется… – отмахнулся Илья.

Пашка с досадой взмахнул руками, набрал было воздуху для новых уговоров, но сидящий рядом дед Корча опустил на Пашкино колено тяжелую ладонь, и тот умолк. Цыгане поторопились заговорить о другом.

То и дело Илья оглядывался на Мотьку. Тот сидел на другом конце стола, так же, как и все, смеялся, рассказывал что-то, ударял кулаком по столу. Но встречаясь взглядом с Ильей, отводил глаза, и его хмурое лицо с острыми чертами темнело еще больше. Что случилось, ломал голову Илья, что там за беда стряслась с Данкой? Неужто заболела или, боже спаси, померла? Невесты друга, красавицы, которой в этом году должно было сравняться пятнадцать, он так и не увидел среди женщин. А ведь должна была быть там, с повязанной платком головой, в фартуке, обвешанная золотом – Мотька бы не жалел для нее… Несколько раз Илья собирался выйти из-за стола, вытащить за собой в сени Мотьку и там вытрясти из него все. Но разговор за столом не смолкал: едва только кто-то один переставал расспрашивать Илью о Москве, хоре, делах, как тут же встревал со своим вопросом другой. Потом разберемся, наконец решил Илья и отвернулся от Мотьки.

Цыганки суетились на кухне. По дому плыли запахи жареного мяса, тушеной капусты, пирогов. То и дело кто-то из женщин пробегал через горницу в сени с исходящим паром котлом, ведром соленых грибов, ковшом молока. Там же крутились дети, все звенело от голосов, смеха, воплей и генеральского гласа Макарьевны:

– Эй, неси воду! Соли много не сыпь! А кто это куру щипать начал и не кончил? Эх вы, ворожеи базарные, откель у вас только руки растут! Живо дощипывайте да в печь ее, мужичье голодное сидит!

– Макарьевна! Эй, Макарьевна! – позвал Илья.

Хозяйка появилась из кухни красная и распаренная, вытирая лоб углом фартука.

– Чего тебе, чертогон?

– Скажи нам романэс![38]– Илья подмигнул цыганам.

– Да ну тебя! Нашел скомороха! – отмахнулась было Макарьевна, но стол взорвался голосами:

– Скажи, хозяйка!

– Мы все просим!

– Уважь общество!

– Это вы, что ли, общество, черти немытые? – фыркнула Макарьевна. Подумала, подбоченилась и выпалила на одном дыхании: – Пэ-кхэр-ловэ-нанэ-о-хандвало-кэрдя[39].

Миг ошеломленной тишины – и хохот, чуть не обваливший потолок. Цыгане хватались за головы, падали друг другу на плечи, держались за животы. Из кухни прибежали испуганные женщины. Илья, едва справляясь с душившим его смехом, спросил:

– А что сказала – знаешь?

– А то! – обиделась Макарьевна. – По-человечески это – «Желаю доброго здоровья!»

Цыгане в изнеможении попадали головами на столешницу. Макарьевна, скрестив руки на груди и выпятив губу, презрительно наблюдала за этим весельем. Затем махнула рукой:

– Заржали, жеребцы… тьфу! – и величественно удалилась на кухню.

А вытирающему слезы Илье достался сердитый взгляд деда Корчи:

– Не стыдно тебе, безголовый? Старая ведь гаджи…

– А чего я-то?.. – осекся он. – Это же Кузьма ее выучил. Она сама к нему пристала: хочу, мол, по-цыгански хоть два слова знать. Вот – знает теперь…

Женщины принесли жареное мясо – духовитые, горячие, сочащиеся коричневым жиром ломти. Счастливая Варька бухнула на стол блюдо с курицей, заулыбалась гостям:

– На здоровье! Если б мне знать, что вы все в гости будете, – еще лучше бы приготовила!

– Не пристроил ее еще? – тихо спросил Илью дед Корча, принимаясь за мясо.

– Нет пока, – нехотя отозвался Илья. – Да ей и так неплохо.

– Не жалеешь, что в город ушел?

Илья задумался, не зная, что сказать. Старик цыган ждал, посматривая из-под седых бровей блестящими, внимательными глазами. Но Илья так и не успел ответить ему – в сенях снова хлопнула дверь. Знакомый голос поприветствовал всю компанию:

– Т’явэн бахталэ, ромалэ-чавалэ!

– О! Арапо! Здравствуй! – цыгане обрадованно повскакали с мест. Митро вошел в комнату, стряхивая с головы снег. Обернувшись к двери, весело позвал: – Настька, где ты там? Заходи!

Настя вошла – опустив глаза, смущенно улыбаясь. Илья еще не увидел ее – а сердце уже прыгнуло к горлу. Вот уж скоро месяц, как он заставлял себя не смотреть на нее, не разговаривать, даже и не замечать ее совсем… Но, боже правый, как можно не смотреть на это чудо?

– Ох ты, красота! – крякнул дед Корча.

Цыгане притихли, уставившись на стоящую у порога Настю. Она пришла в простом черном барежевом платье. Оно было дешевле Варькиного, но делало Настю еще тоньше и стройнее. Прически у нее не было, тяжелая коса бежала, распадаясь на вьющиеся прядки, через грудь к коленям. Глаза растерянно смотрели на таборных.

– Сестрица моя Настька, – представил девушку Митро. – Первая в хоре певица. Верите ли – никогда таборных цыган не видала. Ну, кроме этого черта, конечно! – и он указал на Илью.

Цыгане рассмеялись. Илья молча отмахнулся.

Каждый день по сто раз он клялся сам себе: не будет смотреть на Настю, не будет думать о ней… Да и что толку, если она даже не глядит на него? Хотя если бы и глядела… Прав Митро, и нечего тут обижаться. Глупо и мечтать, что Яков Васильев отдаст единственную дочь, красавицу, певицу, невесту князя Сбежнева, за никому не известного кофаря. Были бы хоть деньги, мучился Илья, лежа ночью без сна и слушая, как скрипит от ветра и стучит ветвями по крыше старая ветла. Купить бы дом в Москве, хоть маленький поначалу, выдать замуж Варьку, завести лошадей, свое дело… Но в глубине души он понимал, что и деньги не помогут. Будь у него хоть мешок с золотом, а все-таки он цыган черномазый, не князь, не сиятельный.

Варька, конечно, все видела. Молчала, вздыхала, крепилась. А однажды ночью, выйдя на кухню, где Илья уже больше часа сидел без огня, не выдержала:

– Вот наказание! Зачем только приехали сюда!

– О чем ты? – прикинулся он дураком.

– О чем, о чем… Сам знаешь. Может, посватаешь?