– А как? – спросила Делаплейн.

– Видите ли, кладбище Бонавентура, где на Кастиса напали, находится почти в четырех милях от Тейлор-стрит, где наш приятель Ингерсолл споткнулся о тело Кастиса. Принимая во внимание узость городских улиц, интенсивное движение и географические препятствия между этими двумя точками, приходим к выводу, что это расстояние невозможно проехать быстрее чем за шестнадцать минут. Я проверил все варианты маршрута. Но Кастис, точнее говоря, его труп проделал этот путь всего за четыре минуты. Поэтому я и сказал, что его уронили, капитан. Единственное возможное объяснение: он перенесся из одной точки в другую по воздуху… Или, скорее, его перенесли.

– Перенесли? – недоверчиво повысила голос Делаплейн, но уже через миг ее лицо озарило понимание. – О черт!

38

– Еще бисквит? – спросила Фелисити Фрост, протягивая тарелку с шоколадным десертом.

– Нет, спасибо, – ответила Констанс и вытерла губы камчатой салфеткой.

– Вот дьявол! Значит, теперь и я не смогу взять еще один, – с притворным раздражением сказала Фрост.

Она поставила тарелку обратно на серебряный поднос, что стоял на чайном столике между ними. Констанс отметила фарфоровый сервиз «Хэвиленд Лимож», строгий, но изысканный. «С другой стороны, – подумала она, – такова и сама Фрост: старая и неприметная, но скрывающая куда больше, чем мог бы предположить поверхностный наблюдатель».

В начале дня Фрост прислала Констанс приглашение на чай к девяти вечера. Констанс согласилась и вот уже больше часа провела в обществе пожилой дамы. Мисс Фрост оказалась прекрасной собеседницей, сведущей во многих вопросах, и особенно в антиквариате. Она показала Констанс три комнаты своей мансарды: библиотеку-музей, музыкальную комнату и гостиную, где они теперь и сидели. Очевидно, были и другие комнаты, но Фрост не пригласила гостью осмотреть их, а Констанс не настаивала. Но и этих трех хватило, чтобы получить представление об интересах и личности Фрост. Здесь было много прекрасного: первые издания полузабытых писателей девятнадцатого века; «Стейнвэй» модель О тысяча девятьсот двадцать третьего года, последнего, когда выпускался этот рояль; и впечатляющая коллекция живописи от акварелей Джона Марина до нескольких офортов из цикла «Темницы» Пиранези. Правда, ковры были не ручного плетения и не из Кашана или Исфахана, как в особняке Пендергаста на Риверсайд-драйв, а мебельный гарнитур – не подлинный Дункан Файф[53], а лишь копия, но сделанная со вкусом. Все говорило о том, что Фрост собирала эту красоту со знанием дела, несмотря на отнюдь не безграничные возможности.

Забавно, что в дополнение к коллекциям пистолетов и ручек здесь был и миниатюрный музей шифровальных машин и предметов раннего периода развития вычислительной техники. Как объяснила сама Фрост, в больших витринных шкафах хранились советское шифровальное устройство «Фиалка М-125», прибор «Энигма», набор шестеренок разностной машины Чарльза Бэббиджа, реле и рычажный переключатель «Гарвард Марк I» и пара печатных плат легендарного суперкомпьютера «Крэй-1». Исключительные познания хозяйки в этой области так впечатлили Констанс, что она невольно задумалась о том, не связаны ли они с загадочным прошлым мисс Фрост, каким бы оно ни было на самом деле.

– Уже почти одиннадцать, – сказала Фрост, взглянув на напольные часы у дальней стены.

Она сидела напротив Констанс на кушетке с изголовьем. При ней была та самая верная компаньонка – потрепанная книга в мягкой обложке, которую Констанс заметила в прошлое посещение.

– Думаю, пришло время для чего-нибудь покрепче чая, верно?

Констанс напомнила себе, что хозяйка ведет ночной образ жизни, и поэтому коктейли ей подают часов на шесть позже.

– Как пожелаете.

– Я бы не отказалась. В мои годы у меня остался практически единственный порок – самолечение.

Она с усилием встала и подошла к буфету, уставленному разнообразными бутылками.

– Не хотите отведать со мной… э-э-э… «зеленой феи»?

– Нет, спасибо, – ответила Констанс чуточку резче, чем собиралась.

– Тогда выберите яд по своему вкусу.

– Кампари с содовой, пожалуйста, если найдется.

– Найдется. Вы и глазом не успеете моргнуть.

Пожилая дама провозилась с минуту и вернулась с двумя бокалами в руках. Одна жидкость была розовой, другая – молочно-зеленой.

– Votre santé![54] – подняла Фрост свой бокал за Констанс.

Они молча выпили.

– Кампари, – проговорила Фрост. – Любопытный выбор для ваших лет.

– Возможно, я бы сказала то же самое и про абсент.

– Может быть. Но он был запрещен законом еще до того, как я родилась.

– Его запретили в тысяча девятьсот пятнадцатом году[55], – заметила Констанс.

– Верю вам на слово. В любом случае полынь, похоже, со мной согласна. Как кто-то сказал, «яд определяет доза».

Пожилая дама откинулась назад и, приподняв брови, посмотрела на Констанс, а та уже собралась было сказать: «Парацельс», но передумала и оглянулась на музыкальную комнату.

– Хочу отдать должное вашему искусству игры на фортепиано. Вчера ночью вы исполняли мой любимый ноктюрн.

– Мой тоже, – ответила Фрост и сделала еще глоток. – А вы сами играете?

Констанс кивнула:

– Да, но больше на клавесине.

Фрост улыбнулась:

– И превосходно, вне всякого сомнения. Но мне казалось, что особа с вашим темпераментом предпочла бы инструмент с большей динамикой.

– Как раз для этого и служит верхняя клавиатура, – возразила Констанс.

Фрост опять улыбнулась и допила бокал.

– Несомненно. В следующий раз я приглашу вас на ужин. У меня здесь скромный винный погреб. Не такие вина, к которым вы, полагаю, привыкли, но вполне достойные. – Она снова лукаво посмотрела на Констанс. – Вы ведь привыкли к тонким винам, правильно? И ваш клавесин, я уверена, самого высшего качества. А ваш сникерсни[56] – редкий антиквариат.

– Благодарю вас, – ответила Констанс, стараясь сдержать растущее раздражение. – Однако сомневаюсь, чтобы мой клинок был намного большей редкостью, чем тот «люгер», который вы наставили на меня вчера вечером.

Фрост равнодушно махнула рукой:

– Вино я упомянула только потому, что мы говорили о музыке. Чем старше я становлюсь, тем больше сужу о композиторах в терминах оценки вин. Моцарт напоминает мне сотерн «Шато д’Икем», сладкий и шелковистый, но более сложный, чем кажется поначалу. Бетховен похож на пти сира. Вино грубое, резкое и жесткое, но, один раз попробовав его, никогда уже не забудешь. А Скарлатти… – Она рассмеялась. – Скарлатти ближе к дешевому просекко, бурлящему пузырьками, от которых щекочет в носу.

– А Брамс? – спросила Констанс, не желая показаться невежливой, хотя ее и задела уничижительная оценка ее любимого Скарлатти.

– О, Брамс! Он как… лучшее бароло.

Фрост поднялась и направилась к буфету за новой порцией абсента. Констанс воспользовалась тем, что хозяйка повернулась спиной, потянулась к книге, лежавшей на хозяйском столике, и быстро пролистала ее.

Когда Фрост разбавила пользующийся дурной славой напиток, поднесла бокал к губам, чтобы попробовать, а затем