Станислав закрыл глаза.

— Ступай, очнись! — сказал ему Трофимов. — И забудь все, что ты видел и слышал здесь.

Станислав покорно повернулся и неспешными шагами удалился по коридору.

— А ты, — обратился Трофимов к Варгину, — останься здесь, смотри, слушай и запомни, что произойдет сейчас.

Безвольно прислонившийся к притолоке Варгин сначала было так же покорно, как и Станислав, подчинился приказанию и оглянулся кругом. Трофимов в это время запирал дверь на ключ.

Но, взглянув на Авакумова и молодого человека в кресле, Варгин задрожал весь, лицо его исказилось судорогой, все тело его затряслось и стало дергаться в конвульсиях.

Трофимов, сдвинув брови, глянул на Варгина, быстро пригнулся к нему и дунул ему в лицо.

Этим дуновением он пробудил Варгина от гипноза, потому что дольше оставлять того в гипнозе было немыслимо — положение выходило слишком сложным, и натура Варгина не могла вынести.

Художник, загипнотизированный, должен был как будто наяву видеть и чувствовать, что происходило кругом и против чего возмущалось все существо его. Это было чересчур, с ним сделались конвульсии, которые могли бы иметь ужасные для него последствия, если бы его не разбудили в тот же миг.

Но разбуженный Варгин помнил то, что видел сейчас, потому что ему приказано было помнить.

Трофимов подхватил его и усадил на стул.

— Подлец! Негодяй! Преступник! Что ты делаешь тут? — заговорил Варгин.

Он хотел эти слова крикнуть во весь голос, но крик не вышел, потому что не хватило сил, и он произнес их чуть внятно.

— Тише! Помолчи, потерпи! Сейчас все узнаешь! — старался удержать и успокоить художника Трофимов.

Но выведенный из гипноза Варгин не был уже во власти Степана Гавриловича и потому не подчинялся ему.

— Не замолчу! Не потерплю! — возмущался Варгин. — Я закричу…

Тогда Трофимов нагнулся к самому его уху и шепотом, едва слышно, сказал ему несколько слов.

Варгин вдруг отшатнулся от Степана Гавриловича, глянул и замолк.

Трофимов, в свою очередь, поглядел на художника и улыбнулся.

— Теперь веришь? — спросил он.

— Не знаю! — смущенно произнес Варгин. — Не может быть!

— Так подожди! И прежде чем судить о чем-нибудь, имей терпение наблюсти до конца, а потом суди, что хорошо, что дурно!

Слова, сказанные шепотом Трофимовым Варгину, произвели на того все-таки желаемое действие. Он уже имел вид сильно пораженного чем-то человека, ошеломленного и как будто готового в эту минуту сдаться.

Трофимов воспользовался этой минутой и подошел к Авакумову.

Тот явно чувствовал теперь прилив бодрости и возвратившихся сил.

— Я вам давно говорил, — сказал он Трофимову довольно твердым голосом, — что мне нужна кровь свежего человека, что это тщедушное, изнуренное существо больше уже не годится для меня; я оттого и заболел, что нельзя было сделать более здоровое впрыскивание.

— Вы оттого заболели, — перебил его Трофимов, — что этот молодой человек, — он показал на лежавшего в кресле, — теперь благодаря вам выздоровел. Вы хотели, для того чтобы поддержать свою жизнь, подвергнуть его медленному умиранию…

— Так ведь вы же сами помогали мне в этом! — воскликнул Авакумов.

— Я помогал, но не вам, а ему, и способствовал его выздоровлению. Вы же сами шли на смерть и сами приготовили ее себе.

Авакумов моргал глазами и надвигал морщины на лбу, желая сообразить, что ему говорят.

Это было и ново, и неожиданно для старика. Его доктор, его сообщник до сих пор, Трофимов, которого он считал своим единомышленником, помогающим ему в страшном деле поддержания жизни чужой кровью, вдруг повел с ним совсем иные, странные и новые речи.

— Почему вы говорите о смерти? Какая смерть? — испуганно стал спрашивать Авакумов. — Я не смерти хочу, я хочу жить!.. И я жил бы, если б мне достали свежей крови… Тогда я привел себе человека, но его высвободили от меня… Он был молодой, сильный… Я снова ожил бы, и, конечно, этот уже истощен…

— Он истощен, — снова подтвердил Трофимов, — но постоянные кровопускания дали ему выздоровление… Кровь его была отравлена болезнью…

Авакумов вдруг привстал.

— Как, отравлена?! — воскликнул он. — Значит, я вливал в себя и вы вливали в меня отравленную кровь?

— Вы сами хотели этого…

— Я не хотел отравленной крови, это ложь! Вы уморили меня…

Трофимов близко подошел к постели Авакумова.

— Теперь поздно, — заговорил он, — и напрасно жаловаться и упрекать. Теперь пришла минута, когда вы должны свести счеты со своим прошлым и со всем содеянным вами… Если кого вы можете упрекать, так только самого себя… Вспомните свою жену, которую вы замучили, вспомните, сколько страданий вы причинили людям, и вспомните, наконец, что вы хотели поддержать свою жизнь кровью другого человека и для этого держали его взаперти и безжалостно обходились с ним. Одного было мало вам, и вы завлекли к себе другого, а чтобы разделаться с этим, который был, по вашему мнению, уже не годен, вы хотели отравить его, думая, что соблазните деньгами молодого доктора… Но судьба не допустила ужасного преступления, и доктор не взял с вас денег и не дал вам яда; а завлеченный вами молодой человек был освобожден, а тот, который был в ваших руках, вместо того, чтобы продлить вашу жизнь, как вы воображали, получил сам исцеление… Зло обратилось в добро и принесло вред одному лишь вам…

Долго говорил еще Трофимов, но слова его убеждения не трогали старика Авакумова. Напрасно Степан Гаврилович призывал его к покаянию, напрасно убеждал его, чтоб он одумался, чтоб он признал свои прошлые грехи, ничего не действовало на злобного старика. Он не хотел верить, что близится его смертный час, что минуты его сочтены, требовал, чтоб его вернули к жизни, клял изменника, как называл Трофимова, и богохульствовал…

Варгин, присутствовавший при этой сцене, присмирел и наблюдал молча.

Теперь он видел, что правда как будто на стороне Трофимова и что в самом деле преждевременно было выводить заключение не в его пользу. Но в чем еще состояла эта правда и каким путем мог выздороветь молодой человек, обессиленный кровопусканиями, этого понять Варгин не мог.

Одно было несомненно, что злой старик Авакумов терпел наказание за прошлую свою жизнь, и наказание это было страшное.

Мало-помалу слова отчаяния, злобы и ненависти, произносимые Авакумовым, потеряли связь, речь его перестала быть последовательною, он снова впал в бред и заметался по постели…

— Кончено, — проговорил Трофимов, — он умрет, не примирившись и не раскаявшись!.. Такова, видно, воля судьбы!..