Пока «Кингстон трио» распевали голосами мальчиков из хора, мне вдруг пришло в голову, что оклейщик обоев может оказаться Джеком Спейтом, который живет под другим именем. Или таким же, как он, подонком.

В каждой комнате этого дома полно потенциально опасных ножей, стилетов для колки льда и заостренных термометров для мяса. Битых полчаса я убирала их с глаз долой. Оклейщик придет завтра в восемь утра. Если он до меня дотронется, я его сначала пырну, а потом буду задавать вопросы. Интересно, далеко ли отъехала бабушка? Сейчас они должны уже пересечь границу штата.

Большой конверт я открыла последним. «Мисс? Прайс» было выведено старательно, чересчур крупными буквами.

Внутри оказалась передняя стенка коробки из-под хлопьев, а сзади к серому картону был приклеен скотчем банковский чек на 500 долларов и фотография совершено незнакомой семьи. «Выплатить по требованию мисс Прайс», – значилось на чеке.

Я потрясла конверт, и оттуда вылетел исписанный листок. Почерк был тот же самый, что и на конверте.

«…продал часть участка своего отца у озера Хикори… хоть что-то за ваши испытания… Если бы он мог написать «ПРОСТИ» всем песком всех океанов, это выразило бы лишь десятую долю его сокрушений… Ни одной ночи не спал спокойно после этого случая… Посылаю фотографию, чтобы вы посмотрели – он ХРИСТИАНИН И ПРИЛИЧНЫЙ СЕМЬЯНИН, не какой-нибудь олкоголик тронутый. Искрене ваша, миссис Артур Мьюзик».

Это был один из дешевых постановочных снимков на фоне фальшивого сердца, где все неестественно держат друг дружку за рукав. На плече каждого шариковой ручкой было выведено его имя. «Ирлен (я)», – значилось на бирюзовой майке. Стриженные под ноль мальчишки выглядели как дети, которых бьют.

Главу семьи я рассмотрела в последнюю очередь. Он был в массивных черных очках, белой рубашке, с сальными волосами а-ля Элвис и такой тощий, что брюки морщились под пряжкой ремня. Я бы предпочла по-прежнему думать, что маму насмерть сбил неизвестный грузовик, а не человек с лицом и семьей.

Когда я смогла встать и дойти до кухни, фольга телеобеда почернела. В кухне было очень жарко, курица сгорела в уголь. Чек я сунула в карман брюк, а с фотографией подошла к плите.

Семейка чернела и сворачивалась с углов, а затем ярко запылала на газовой горелке, совсем как кричащая бумажная кукла в кухне миссис Мэсикотт. Мэсикоттша тоже откупалась от нас – подачками, бассейном.

Языки желтого пламени корежили серьезную улыбку Артура Мьюзика, но, глядя на его гибель, я знала – это не поможет. Бремя его лица теперь со мной, как и бремя маминой смерти. Мне нести его вечно.

Лицо убийцы моей матери. Лицо Джека.

Моего подельника.

Все засовы в мире, все опущенные жалюзи и переложенные в надежное место ножи не защитят вас от правды. Сидя с закрытыми глазами, я снова ощущала, как Джек вбивает себя в меня, чувствовала слепую, бесконечную боль того дня, когда мы убили младенца Риты.

Порой, если заслуживаешь, даже письмо способно изнасиловать.

– Угадайте, кто? – сказал оклейщик обоев, поднимая ведро с забрызганными краской инструментами. У него были кудрявые волосы до плеч и полукомбинезон на голое тело. Одно веко полуопущено, улыбка обнажает недостачу переднего зуба – словом, Хауди-Дуди под кайфом.

Он долго ходил в дом и из дому и поднимался по лестнице, насвистывая «Леди Мадонну». Бабка, наверное, уже в каком-нибудь придорожном кафе, клюет кукурузную оладью и получает негативные эмоции.

– Йе-ху! – обратился он с верхней площадки. – У вас есть радио или что другое послушать? Мне под музыку лучше работается.

– В коридоре, – крикнула я из своей комнаты, имея в виду старую напольную бабкину радиолу размером с небольшой шкаф.

– Ого, золотая старина, – услышала я. – Для тех, кто шарит.

– Сперва включите в розетку, ей надо прогреться.

Затрещали статистические помехи. Радиостанции сменялись на полной громкости. Оклейщик оставил очень крикливую песню, которую я не знала и даже не думала, что бабкино радио способно такое выдать.

– Йе-ху еще раз, – позвал он, перекрикивая музыку. – Я тут поставлю верстак, получится, перекрою вам дорогу к выходу…

«Получите в сердце большим ножом, если попробуете!» – чуть не заорала я в ответ.

Внизу брючины комбинезона были обтрепаны, на заднице вышиты грибы. Стоя в дверях, я смотрела, как он мочит старые обои с фламинго губкой, и они темнеют большими, размашистыми мазками. Затем консервным ножом он начал делать на обоях маленькие надрезы. В коридоре запахло уксусом. И я еще должна платить за этот вандализм?

– Знаете, почему фламинго розовые? – спросил оклейщик, когда я на цыпочках проходила мимо. Он отодрал длинную полоску обоев, как слезающую от загара кожу. – От креветок. Они едят креветок и розовеют.

Он широко улыбнулся. Приспущенное веко делало асимметричным все лицо. Если насчет креветок это была остроˊта, то я не поняла юмора.

Я ушла в кухню и начала курить сигареты одну за одной, бросая окурки в слив раковины – бабка эту привычку просто ненавидит. Я ждала, когда никотин разгонит мне кровь. Я живу в этом доме пять лет и ни разу так не накуривалась.

«Пуччи, Ф., – значилось в телефонной книге. – 102 Б, Марион-корт». Мистер Пуччи предлагал поговорить в любое время. Если оставить этого хиппи в доме одного, бабку удар хватит, подумала я с некоторым удовлетворением.

Оклейщик подпевал каждой песне из радиоприемника. Мне пришлось ждать рекламную паузу, чтобы вставить слово.

– Извините, вы случайно не знаете, где находится Марион-корт?

– Марион-корт? Марион-корт… Ах, да, это кирпичные высотки у Пенни-авеню. Мимо «Бургер шеф» и «Шевроле Скьявоне».

– А далеко отсюда?

– Миль пять-шесть.

– О-о, – произнесла я. – У меня там встреча назначена.

Я не собиралась ехать на автобусе – протискиваться по узкому проходу, чтобы люди поднимали головы и глазели на бесплатное шоу. Открыв номер вызова такси, я глядела на него, пока перед глазами не поплыло. Я представила, как незаметно проберусь на заднее сиденье, дождусь, когда мы наберем скорость, а таксистом будет Артур Мьюзик, приехавший из Калифорнии вымолить прощение или убить меня. Глазами души я видела, как рывком открываю дверь на скорости шестьдесят миль в час и наклоняюсь над несущимся навстречу асфальтом, а он умоляет меня, глядя в зеркало заднего вида…

– Простите… – сказал оклейщик над ухом.

Я беззвучно ахнула и замахала руками.

– Упс, извините. Слушайте, мне все равно надо за грунтовкой на Фаунтен-стрит. Подвезти вас к Марион-корт? У вас во сколько встреча?