что у меня нет ничего, чем можно ударить прямо сейчас.

— Кенсингтон тоже здесь по делу? — спрашивает Ричард.

Собственническая рука скользит к моей пояснице. Еще до того, как до меня доносится аромат его дорогого одеколона, я знаю, что это Крю. След тепла следует за движением его ладони, и я подавляю дрожь, делая еще один глоток. С такой скоростью мне скоро понадобится помощь. Что, вероятно, было бы плохой идеей, поскольку я только что сказала, что я здесь по делу.

Не ради удовольствия.

— Нет. При всем моем уважении, Кавендиш, — глубокий голос Крю грохочет позади меня. — В какой-то момент ты должен сидеть сложа руки и наслаждаться добычей, согласен?

— Не могу не согласиться, — отвечает Ричард. Я знаю, что его приятный тон означает, что он думает об обратном. — Но я нахожу обескураживающим то, что ты готов сидеть, сложа руки. Ты же не хочешь, чтобы кто-то думал, что ты получил эту работу только из-за своего отца. Ты собираешься жить за счет своей жены?

Я чувствую, как рука Крю сжимается на моей спине, но его голос звучит гладко, как масло, когда он отвечает:

— По твоему мнению, я должен завидовать тому, что ты сам сделал себя миллионером, Кавендиш. Хотя газеты, которыми ты владеешь, вообще не говорят о тебе.

Лицо Ричарда приобретает уродливый багровый оттенок.

— Скарлетт, как всегда, рад тебя видеть. Приношу свои соболезнования в связи с выбором мужа.

Он уходит в направлении бара. Я снова перевожу взгляд на теннисный матч. Рука Крю остается на моей спине, обжигая сквозь тонкий материал.

— Интересный выбор собеседника.

— Я могла бы сказать тебе то же самое, — высокомерно отвечаю я.

Я слышу улыбку в голосе Крю.

— Она подошла ко мне сама.

По какой-то глупой причине я чувствую себя обязанной ответить.

— Он тоже.

— Я знаю. Я видел.

— Ты наблюдал за нами?

— Всегда, Роза.

Он не может видеть моего лица, поэтому я не пытаюсь скрыть свою улыбку.

После окончания теннисного матча я обещаю Жаклин встретиться с ней за завтраком завтра утром. Большую часть матча она провела, флиртуя с Хенриком Поповым, который является вероятным фаворитом на победу на Открытом Чемпионате Франции, вместо того чтобы обсуждать дела.

— Куда дальше? — спрашивает Крю, когда мы выходим из частной ложи.

— Ам... — честно говоря, у меня нет никаких определенных планов до сегодняшнего ужина с Жаком. — У меня нет никаких планов до ужина, — признаюсь я.

— Ты с кем-то ужинаешь?

— С Жаком. Он…

— Супер востребованный парень, ради которого ты пропустила нашу первую брачную ночь. Да, я помню.

Похоже, он ревнует.

— Ты можешь пойти со мной, если хочешь.

— Я не хочу путаться под ногами.

Я улыбаюсь.

— Если кто-то и будет мешать, так это я.

Он в замешательстве хмурит брови, сменяя ранее скучающее выражение лица.

— Жак — гей, Крю. Если ты придешь на ужин, я гарантирую, что он приударит за тобой.

Сексуальная ориентация Жака — бессмысленное уточнение, которое я делаю только потому, что все еще чувствую себя виноватой за то, что солгала ему о своем любовнике. Его единственный ответ — поход к выходу. Я бегу за ним несколько секунд спустя.

Крю пробирается сквозь толпу, даже не толкаясь. Даже среди людей, которые понятия не имеют, кто он такой, он не из тех парней, которым стоит перечить.

Он останавливается, когда мы подходим к тротуару, наклоняется, чтобы поговорить с водителем одного из многочисленных такси, выстроившихся вдоль улицы. Через минуту он встает и подзывает меня к себе.

— Что ты делаешь? — спрашиваю я, вытаскивая свой телефон. — Я могу позвонить…

— Залезай.

— У меня есть машина.

— Я знаю. Мы приехали сюда на нем. Залезай, Скарлетт.

Часть меня хочет поспорить. Я не люблю ни перед кем отчитываться. Но другая часть меня хочет слушать, жаждет, чтобы Крю доминировал надо мной.

Я молча слушаю. Он не обходит кабину с другой стороны. Я понимаю, что он ждет, когда я подвинусь. В этом есть что-то нормальное, так отличающееся от поездок на лимузине, которые мы делили в прошлом. Я скольжу, чувствуя, как ткань моего платья собирается вокруг бедер, скользит по коже. Крю уделяет моим голым ногам больше внимания, чем теннисному матчу.

— Куда мы направляемся? — спрашиваю я, когда машина трогается с места.

— Увидишь, — это все, что он говорит.

Я сосредотачиваюсь на проплывающем мимо пейзаже. Мы проезжаем мимо Лувра и Триумфальной арки. Когда машина останавливается, она оказывается рядом с еще более знаковой достопримечательностью.

Я смотрю на Крю.

— Серьезно?

— Ага. Мы можем отправить фотографию твоей маме, чтобы доказать, что осматривали достопримечательности.

Я улыбаюсь. Неохотно. Крю платит водителю, и мы присоединяемся к длинной очереди людей, идущих к Эйфелевой башне.

— Ты поднималась на нее раньше? — спрашивает Крю, пока мы идем.

— Нет, — признаюсь я.

— Я тоже.

Крю проводит нас к окошку с билетами без длинной очереди. Я смотрю на решетчатую башню из кованого железа, пока он покупает наши билеты. Несколько минут спустя мы приближаемся к началу ступеней. Крю изучает карту, которую он взял на кассе. Это раздражающе очаровательно.

Внезапно он останавливается.

— Черт.

Я тоже останавливаюсь.

— Что? — я оглядываюсь по сторонам, пытаясь понять, что не так.

Когда я снова смотрю на Крю, он смотрит на меня широко раскрытыми, встревоженными глазами.

— Ты боишься высоты.

Я смотрю на него в ответ, потрясенная тем, что он вспомнил. Затем улыбаюсь.

— Все в порядке. Пока мы не прыгнем с парашютом, когда доберемся до вершины, со мной все будет в порядке.

— Ты уверена? — он все еще выглядит обеспокоенным. — Мы можем пойти и заняться чем-нибудь другим.

Будет настоящим испытанием снова увидеть Крю холодным и бессердечным.

— Я уверена. Это вопрос контроля. Я больше верю в то, что Эйфелева башня останется в вертикальном положении, чем в то, что один канат удержит меня в воздухе, — я не оглашаю другое различие между той прогулкой и сегодняшней: поскольку наши отношения с Крю изменились.

Крю снова начинает идти.

— Хорошо. Лестница или лифт?

Сегодня я надела балетки на плоской подошве. Даже если бы я этого не сделала, я все равно ответил бы:

—