Примостившись на скамейке в буфете, Верлен и Рембо болтали. Вдруг Поль толкнул Артюра локтем в бок и указал на путешественника, сидящего рядом. Тот беззастенчиво подслушивал. Это был бедно одетый пожилой крестьянин с глуповатым и мрачным выражением лица; он курил дрянную дешевую сигару и постоянно кашлял. Рембо тихонько хихикнул и начал настоящую бодлеровскую игру, полюбившуюся ему и Бретаню еще в Шарлевиле. Она заключалась в том, чтобы, хвастаясь ужасными преступлениями, заставлять надоедавших вам людей в страхе бежать от вас. С этой минуты Артюр и Поль говорили лишь о недавних налетах, кражах, изнасилованиях и убийствах, которыми бахвалились по очереди, стараясь перещеголять друг друга низостью поступков. Не прошло и десяти минут, как они проводили убегающего грубияна хохотом; но их смешливость улетучилась при виде внезапно появившихся жандармов. Те, не церемонясь, приказали двум путешественникам следовать за ними.

Молодые люди под конвоем двух полицейских в треуголках не могли не привлекать внимание редких утренних прохожих. Кабинет помощника прокурора по преступникам, взятым с поличным, находился в одном из крыльев здания городского муниципалитета. Именно туда привели Верлена и Рембо для того, чтобы они объяснили свое поведение. В ожидании встречи с судьей Артюр пытался было разжалобить охранников полупритворными слезами — но, увы, стражи закона на своем веку таких уже навидались. Наконец, они были по одному допрошены представителем судебной власти по имени Пети. Он быстро понял, что имеет дело с обыкновенными любителями подурачиться, и ограничился тем, что отчитал их и отпустил на все четыре стороны, даже не взглянув на отметки о месте жительства, что в конечном счете было на руку путешественникам. Те же два жандарма сопроводили их обратно на вокзал. На этот раз они чувствовали себя свободнее и даже не отказались выпить с друзьями по стаканчику, пока те ждали прибытия поезда на Париж.

В столице они лишь перебрались с Северного вокзала на Восточный. Целью путешествия по-прежнему оставалась Бельгия, но спутники хотели доставить себе удовольствие и проехать через Шарлевиль. И вот ранним утром 9 июля 1872 года они постучали в дверь дома папаши Бретаня. Тот был ошеломлен, увидев их. В тот же вечер он проводил их на вокзал, но последний поезд на Живе уже ушел. Для Рембо пройти пешком 18 километров, даже ночью, было сущим пустяком, но Верлен настоял на том, чтобы хозяин нашел им подходящий экипаж с извозчиком. Тогда Бретань разбудил папашу Жана, сдающего повозки напрокат:

— Эй, Жан, друг мой, здесь со мной два святых отца, которые нуждаются в твоих услугах. Вставай-ка и запрягай коня Апокалипсиса!

Он представил извозчику преподобного отца Верлена и семинариста Рембо, которых вынуждала путешествовать в светских костюмах секретная миссия, и проследил за тем, чтобы друзья отправились в путь, как надо; снабдил их гитарой, старыми часами и монетой достоинством в два франка.

Некоторое время спустя г-же Рембо донесли, что ее сына видели недалеко от вокзала в компании Бретаня, и она решительным шагом направилась к последнему за объяснениями. Полученные сведения заставили ее тотчас отправиться в комиссариат полиции: нужно было разыскать Артюра и как можно быстрее вернуть его.

Полиция не отнеслась к этому «заданию» с особым усердием, и это позволило двум беглецам предаться опьянению подлинной свободой.

Каникулы!

Нет больше тестя-надзирателя с его семичасовым ужином, нет мерзкой ревнивой супруги, нет насмешливых недоброжелателей-собратьев по перу, нет ночей, проведенных в страхе быть арестованным на следующий день. Рембо показывал ему настоящую жизнь. Беззаботность и мимолетные желания, перроны и бульвары, чистенькие гостиницы, прогулки под солнцем, внезапные отъезды:

Напротив, Шарлеруа, его «жесткие контуры» и его закопченные промышленные пригороды показались друзьям весьма мрачными:

В пути Верлен не забывал писать друзьям. Эдмон Лепеллетье наверняка был удивлен, получив написанное в спешке письмо со следующими словами: «Мой дорогой Эдмон! Я головокружительно путешествую. Передавай мне письма через матушку, да и она плохо понимает, куда их переправлять — да, вот до такой степени я „путешествую“! Каждый день отдаю себе новый приказ отправиться на новое место. Присылай мне стихи и просто пиши на адрес ул. Леклюз, 26, — все дойдет до меня — моя матушка лишь весьма отдаленно знает, где я нахожусь… эй! эй!.. По вагонам, господа! Твой П. В.».

Вскоре Поль и Артюр добрались до столицы веселья — именно так тогда называли Брюссель. Они остановились в «Льежском Гранд Отеле», который был знаком Верлену еще со времен его визита к Виктору Гюго в 1867 году. Для начала Поль сел писать записку своей жене: «Моя бедная Матильда, не грусти, не плачь, я вижу страшный сон, и в один прекрасный день я вернусь». Впрочем, он не уточняет, когда наступит этот прекрасный день. Затем он пишет длинное письмо матери.

Версия вышеозначенной записки, приведенная в «Воспоминаниях» Матильды, является, по всей видимости, лишь укороченным вариантом оригинала: не верится, что Верлен не попытался оправдаться, ведь у него было и «алиби» — страх быть задержанным полицией за политические преступления. Но была и другая причина, настоящая, и в письме матери Поль называет ее: он пришел к выводу, что его женитьба была самой ужасной ошибкой в его жизни, и он уезжал с твердым намерением не возвращаться. В действительности, по получении записки от мужа, Матильда отправилась к свекрови, которую застала в слезах. Она тоже получила письмо от Поля, но отказалась прочитать его невестке. Матильда прекрасно помнила эту сцену, при которой также присутствовала Роза Деэ; г-жа Верлен была так потрясена письмом из Брюсселя, что расцарапала себе лицо, как героиня античной трагедии. Матильда ушла от нее озадаченной и обеспокоенной.

А в это время два приятеля беззаботно бродили по улочкам Брюсселя, открывая для себя этот город. Рембо посвятил прекрасные строки широкой и тихой улице — тенистому бульвару Регента:

В одной фразе он выразил свое счастье: «Это слишком прекрасно!», и включил ее в стихотворение:

Они встретили нескольких ссыльных коммунаров, в частности Жоржа Кавалье по прозвищу Деревянная трубка, которого Жюль Валлес[230] в «Повстанце» описал как «Дон Кихота уродов». Это был тот самый студент, который освистывал «Генриетту Марешаль» в 1865 году, а во времена Коммуны стал главным инженером Парижского Управления улиц и проспектов. Именно за это повышение по службе, а также за то, что он, по слухам, выдал федератам[231] план парижской канализации, 7 сентября 1871 года Третий Версальский Военный совет приговорил его к ссылке в крепость, откуда он сбежал. Рембо был счастлив познакомиться с ним — еще в «Арденнском прогрессе» он написал юмористическую заметку про его судебный процесс: «Вы видели, как они надели наручники на Деревянную трубку? Мы выиграли матч-реванш, господа Коммунары![232]»