втором туре президентских выборов в Афганистане и о том, что вчера луганские ополченцы сбили ракетой при заходе на посадку самолёт украинских ВВС в аэропорту Луганска. На борту находились сорок девять человек, выполнявших задание по ротации личного состава, доставке боеприпасов и бронетехники для группировки Вооружённых сил Украины, осуществлявшей оборону Луганского аэропорта от бандитских групп самопровозглашённой Республики. В результате катастрофы все они погибли. Число потерь со стороны Украины в этой атаке было крупнейшим за всё время конфликта на востоке страны.

— Тихо — тихо! — сказал без злобы Кобергкаев, прибавив громкости.

«…Напомним, — сказал диктор, — что в эту ночь в Луганский аэропорт были направлены три самолёта двадцать пятой транспортной авиабригады с десантниками и бронетехникой. Первый самолёт успешно совершил посадку, второй был сбит, а третий, увидев уничтожение второго самолёта, затребовал отмену посадки и повернул обратно… Руководитель Луганской Народной Республики утверждал, что за пару часов до крушения самолёта в районе аэропорта завязался бой между десантниками из Днепропетровской и Львовской областей, в ходе которого последние якобы уничтожили солдат, которые хотели перейти на сторону народного ополчения, а сбитый самолёт направлялся в Луганск для эвакуации погибших, останки которых были переданы командиром отряда народного ополчения в Горловке Игорем Безлером представителям воздушно — десантной бригады.

…На «Соколе», с мыслями о сбитом самолёте, Бис разглядывал тёмное маслянистое пятно на асфальте после пожара, от которого к утру следующего дня мало что осталось, по пятну проезжали машины и ходили люди, большая часть которых, вероятно, даже не подозревала о гибели трёх ополченцев, здесь, у них под ногами. А до этого, успел прогуляться до близлежащих многоэтажек напротив за «зелёнкой» через широкую многорядную дорогу, где под одним из балконом первого этажа, чёрной краской из баллона кто — то неожиданно и честно написал про Виктора Цоя, и весь обратный путь Егор никак не мог построить чёткого отношения к настенному сообщению. Конечно, изложение на стене свершившегося почти двадцать пять лет назад безальтернативного факта не давало иного восприятия произошедшего и, тем не менее, горькой безысходностью секло по сердцу и особенно по глазам. Поколение Егора, несмотря на факт его гибели, заявило тогда об обратном на стене тридцать седьмого дома на Арбате и перестало в подобном ключе говорить о Ленине и это было что — то. Цой стал современной альтернативой мысли об Ульянове, как идоле, благодаря своему музыкальному таланту, простым словам, понятные многим — от кочегара до бизнесмена — и творчеству, ставшему бессмертным. Это был не Ленин, который на словах и на практике призывал к быстрому применению самых жестоких форм насилия для воспитания общества и доведения его до состояния, когда террор станет не нужен, превратив людей в пассивных марионеток, проживающих жизни по стандартам коммунистического общества, не вникающих в политическую жизнь государства, нисколько не интересующихся происходящим… В августе девяностого Ленин умер в очередной раз, казалось, раз и навсегда, теперь уже в умах молодых людей, в сердцах которых не было места для революционных идей и настроений, кроме музыки. Теперь, вопреки тому, что он был мёртв — Цой был жив. А «ленинские» практики пройдут вскоре на Болотной и люди во власти уже не будут так сладко грезить по Ленину.

Песков сидел во дворе у пожарного щита на зелёной двухсотлитровой бочке, в которой плескалась ржавая вода, слушая в наушниках музыку и жуя жвачку, как сочную котлету прямиком из кипящего масла, только что слюной не брызгал, и ждал ротного. Не дождавшись, сунул голову в дверь канцелярии и, заметив, что тот один, спросил:

— Игорь, можно просьбу?

— Валяй, — Медведчук нехотя оторвался от документов.

— Я по какому делу… — робко начал Песков, — …я — за Биса…

— Чёрт, забыл забрать вчера! — сказал Медведчук серьёзным тоном, как оказалось, сам себе. — Ебучая кастрюля! — шлёпнул он себя в лоб. — Совсем не варит! — наконец обратив взгляд на Пескова, добавил. — Ну, что у тебя? Говори!

— Ему ствол нужен… Боится, что осетины или чеченцы… Короче, ствол просил…

— Зачем? Я же договорился со всеми… Не нужен никакой ствол, пулей дуй к Абулайсову… Тьфу, блин… — плюнул он невидимой слюной впереди себя, — …Бероеву! Забирай Биса с вещами и вези сюда, понял?

— Понял! — кивнул Витя просунутой в дверь, как из деревянных кандалов, головой. — Я мигом!

— Стой, вместе поедем! К комбату завезёшь… Жди!

— Эй, Кибо! Ко мне! — скомандовал от шлагбаума Берг, привстав на носки, будто так было громче.

Егор оторвал взгляд от места пожара и направился к нему.

— Что надо? — без малейшего уважения сказал Бис едва поравнявшись с Кобергкаевым, который был ниже ростом и снова оторвал пятки от земли, чтобы казаться выше.

— Идём! — пошёл он впереди. — Увидишь!

Бис привык к взаимной неприязни не только с Бергом — со многими, за редким исключением, были подобные отношения — и уже не реагировал на то, что кто попало требовал обязательного беспрекословного повиновения. Но, идя позади Кобергкаева его не оставляло жгучее желание ударить того в затылок вдруг зачесавшимся кулаком, казалось, это даже нельзя было считать исподтишка или в спину — поступить так, как Берг поступил однажды с ним — оглушив по — воровски, чтобы забрать пистолет. Но это крамольное свободомыслие, пожалуй, было минутным, поскольку своей офицерской честью Егор дорожил и не поступился бы ни за что: душу — богу, сердце — единственной женщине, долг… — …Егор считал сполна выплаченным… — честь — никому!

…У машины Тутыр любезно разговаривал о пустяках с местной красоткой, которая смотрела на него с большой надеждой, а может быть, Егору это только показалось, и — это Тутыр на что — то больно надеялся. Егор нисколько не удивился глупой мысли, пришедшей в голову, что эта недорогая женщина может оказаться в машине на обратном пути, но беспокоился об этом недолго, потому что подумал о другом: где в таком случае будет ехать он? Не в багажнике же?

Они прошли мимо, направляясь к строению похожему на склад, и пока шли Берг едва не свернул шею от зависти.

— Заходи! — отворил он дверь.

По сети хитрых и запутанных для непосвящённого ходов сообщений и сложных технических коридоров с инженерными коммуникационными сетями оба оказались в узком проходе, ограниченном с обеих сторон кирпичными стенами и потолком не выше полутора метров над ходовой поверхностью с трудом позволявших двигаться в выпрямленном положении, а за ним — в небольшом слабо освещённом помещении. Здесь же встретили Голиафа, двух ополченцев и примотанного скотчем к стулу у стены человека, который — сразу было понятно — обвинялся в подрыве машины.