на ступеньку и задрал голову к небу. Тусклые звездочки подмигивали сквозь белесые штрихи облаков. Вспомнилась ночь в детстве на Кавказе, когда мы с родителями ходили в поход, и я впервые в сознательном возрасте увидел ночь. Взрослые жарили шашлыки, разливали по эмалированным кружкам вино, а я как завороженный смотрел на небо. Низкое. Бархатное. Казалось, что можно протянуть руку, и коснешься пальцами блестящих искр, рассыпанных по всему небосклону. Я убедился, что никто на меня не смотрит, и в самом деле попытался дотянуться. Потом спрятал руку, конечно. Я был маленьким, но не настолько, чтобы считать, что звезды — это такие пришитые на небо пуговицы. Заметят мой жест, поднимут на смех. А потом я увидел, как вверх протянул руку дядька с краю. И еще одна женщина. И успокоился. Раз даже взрослые так делают, значит мне тоже можно.

Но здесь в Карелии небо было высоким. Даже в самые темные и непроглядные ночи звезды не становились ближе.

— Отдыхаешь? — раздался рядом со мной голос. Я прищурился, разглядывая нежданного собеседника. Волосы на лбу торчат вечным вихром, моя бабушка про такое говорила «как корова языком лизнула». Я напряг память, вспоминая имя. Шурка, точно. Александр какой-то там из «Вереска». Я его когда первый раз увидел, еще недоумевал, почему на опасную работу принимают несовершеннолетних. Он выглядел как подросток, нескладный такой, с ясными глазами в пушистых, как у теленка ресницах.

— Небо красивое, — ответил я.

— Может, прогуляемся? — вдруг предложил он. — Есть разговор...

Глава 18

Я обнаружил, что наша плоть имеет уникальную способность —

превращать в идолов абсолютно все.

Пол Вошер

— Всегда сюда прихожу, когда мне надо подумать, — сказал Шурка и присел на круглый валун. Я осмотрелся, насколько это было возможно в свете неяркого фонарика. Парень из «Вереска» привел меня на невысокий лысый пригорок практически у самого периметра. На вершине причудливо разбросано несколько валунов, а из самого центра торчит скала, похожая на обломанный клык.

— Давно здесь служишь? — спросил я, тоже присаживаясь.

— Шесть месяцев почти, — ответил Шурка, глядя не на меня, а куда-то в темноту. На коленях он держал «Спидолу», радиоприемник, больше похожий на семейный раритет, чем на прибор. — Я же из Пиндушей родом. У меня родители были против, чтобы я сюда работать пошел. Говорят, что этот институт всю Карелию изгадил. Мол, не надо было тут ничего исследовать, духи обозлились, и теперь тут все проклято. А мы, мол, продолжаем лезть, куда не следует...

— Пиндуши — это же где-то недалеко отсюда? — спросил я.

— Ага, — Шурка кивнул. И стал еще больше похож на пацана лет тринадцати. Разумеется, пацаном он не был. Сюда принимали только тех, кому уже исполнилось двадцать пять. Значит он просто выглядит так. Ему бы в «Ералаше» школьников играть, никто бы подставы не заподозрил.

— Так что, можно сказать, я из дома сбежал, — с некоторой гордостью заявил Шурка. — Пытался сначала объяснить родителям, что хочу здесь служить, чтобы все исправить. Но какое там... Уперлись. Мать причитать начала, что я сгину и внуков ей не оставлю. Она даже женить меня хотела, уже и невесту подобрала. Подходящую.

Судя по его тону, наличие этой самой невесты и послужило одним из главных мотивов непопулярного в его родной деревне решения.

Я фыркнул.

— И как, не пожалел, что пришел? — спросил я.

— Ты знаешь... — начал он, но тут у него на руке пискнула плюшка. Он засуетился и начал крутить «Спидолу» у себя на коленях. Послышалось сначала шипение, потом какие-то раздражающие звуки, похожие на длинные щелчки. Звучали они явно в каком-то ритме. И, судя по тому, что когда они начались, Шурка перестал крутить ручку настройки, именно эту станцию он и искал.

— Что это еще? — спросил я.

— Подождем... — прошептал Шурка и посмотрел на плюшку. Там мерцали цифры 00:04.

Две минуты ничего не менялось. Радиоприемник издавал свои жужжащие щелчки с заданной периодичностью. Но когда цифра сменилась на шесть, стало тихо. И потом зазвучал монотонный женский голос.

— Шестьдесят три, восемнадцать, тридцать семь, двадцать два, сорок три, одиннадцать, — сложно было понять, это настоящая женщина говорит или голос синтезированный. — Борис. Елена. Харитон. Василий. Ольга. Василий. Семен. Татьяна. Елена. Федор. Анна. Иван Краткий.

— Что это? — почему-то тоже прошептал я. От призрачного голоса из старенького радиоприемника как будто веяло чем-то недобрым. Дрожь пробирала. Хотя может я просто слишком долго уже торчу на улице, а вокруг, мягко говоря, не южная летняя ночь ни разу.

— Тихо! — шикнул Шурка.

— Шестьдесят три, восемнадцать, тридцать семь, двадцать два, сорок три, одиннадцать, — женский голос замолчал. Раздался мелодичный звуковой сигнал, похожий на первые ноты какой-то очень знакомой песни. Та-та-та-тадам.

Снова молчание примерно на минуту. А потом опять раздались те же скрипучие щелчки, с которых вещание и началось.

— Смотри туда, — Шурка ткнул пальцем куда-то на северо-запад. Готов поклясться, что пять минут назад там ничего не было, один сплошной темный лес. Но сейчас вдалеке появились светящиеся пятна. Как будто где-то в километре от нас стояла высотка, в которой светилось несколько окон.

— Ни фига себе, — обалдел я. — Это еще какой-то корпус института?

— Ничего, — Шурка выключил «Спидолу», чему я обрадовался. Звуки реально были неприятные очень. — Этот дом видно, только вот так... Я туда ходил несколько раз, там болото. Большая заболоченная прогалила, никакого дома нет. А когда «жужжалка» вещает, то видно. Но недолго, минут через десять пропадет.

— Это радио так называется? — спросил я.

— Ну... — кивнул Шурка. — На этой волне все время вот эти вот звуки, но иногда передают сообщения. Вроде бы, ничего не значащие. Иногда голос мужской, иногда женский. Сегодня у меня в первый раз получилось предсказать передачу, раньше я не мог понять, когда они вещают.

Что-то такое в голове забрезжило. Вроде я слышал про такое радио. В своем мире еще. Вещает на длинных волнах, источник — хрен знает где, что это все значит — непонятно. Не то радио судного дня, не то информация для спящих агентов, не то еще какая холера, вызывающая экстаз у всех любителей теорий заговоров.

— Холодно, надо возвращаться, — сказал Шурка и поднялся. — Не говори никому,