с твоей стороны женская уловка, хитрость, чтобы выиграть время. Я застиг тебя врасплох, я испугал тебя. Делай со мной что угодно, скажи, что не любишь меня, но не говори, что ты любишь другого!

– Увы! – проговорила Иона и, потрясенная этим неожиданным взрывом, залилась слезами.

Арбак подошел к ней. Его горячее дыхание обожгло ей щеки. Он обвил ее стан руками, но она вырвалась из его объятий. Во время борьбы таблички, спрятанные у нее на груди, упали на пол. Это было письмо, полученное утром от Главка. Иона бессильно опустилась на кушетку, полумертвая от страха.

Арбак быстро пробегал глазами строки письма, а неаполитанка не смела взглянуть на него. Она не видела мертвенной бледности, вдруг покрывшей его лицо, не видела, как грозно насупились его брови, как дрожали его губы и как конвульсивно подымалась его грудь. Он прочел письмо до конца и, когда оно выпало у него из рук, проговорил с притворным спокойствием:

– Автор этого письма и есть тот, кого ты любишь?

Иона зарыдала, но не ответила ни слова.

– Говори! – крикнул он.

– Да, это он!

– А имя его? Оно здесь написано… Это Главк?

Иона заломила руки, испуганно озиралась, словно ища помощи и средства бежать.

– Так слушай же, – сказал Арбак, понизив голос до шепота, – скорее ты сойдешь в могилу, нежели попадешь в его объятия! Как, ты воображаешь, что Арбак потерпит такого соперника, как этот ничтожный грек? Или ты полагаешь, что Арбак дал созреть плоду лишь для того, чтобы уступить его другому? Нет, безумная, нет! Ты принадлежишь мне – только мне одному! И я требую свою собственность!

С этими словами он схватил Иону и прижал ее к своей груди – в этом объятии было столько же мстительности, сколько любви.

Отчаяние придало Ионе сверхъестественную силу, – она вырвалась, бросилась в тот конец комнаты, откуда вошла, но едва она успела до половины отдернуть занавес, как он опять схватил ее. Вторично она ускользнула и в изнеможении, с громким криком упала к пьедесталу колонны, увенчанной головой египетской богини. Арбак остановился на мгновение, чтобы перевести дух, и снова ринулся на свою добычу.

В эту минуту занавес быстро распахнулся, и египтянин почувствовал, что кто-то схватил его за плечо свирепо, сильной рукой. Он обернулся, увидал перед собой сверкающие глаза Главка и бледное, исхудалое, но угрожающее лицо Апекидеса.

– А! – пробормотал египтянин, взглянув на того и другого. – Какая фурия привела вас сюда?

– Аmе! – воскликнул Главк и мгновенно схватился с египтянином.

Тем временем Апекидес поднимал сестру, лежавшую на полу в обмороке. Но он был так изнурен чрезмерным нервным напряжением, что оказался не в силах унести ее, несмотря на ее легкость и нежность сложения.

Он положил ее на кушетку и встал возле, потрясая кинжалом и наблюдая за борьбой между Главком и египтянином, готовый вонзить свое оружие в грудь Арбака в случае, если б он оказался победителем.

Быть может, нет на свете ничего ужаснее рукопашной борьбы двух существ, не имеющих другого оружия, кроме того, каким может снабдить их ярость. Оба противника крепко вцепились друг в друга, каждый старался схватить другого за горло. Лица их откинулись назад, свирепые глаза сверкали, мускулы напряглись до крайности, жилы раздулись, уста были полуоткрыты, зубы крепко стиснуты. Оба обладали недюжинной силой, обоих воодушевляла непримиримая вражда. Они изгибались, обвивались один вокруг другого, кидаясь из конца в конец своей узкой арены, испускали крики злобы и мщения. То метнутся к жертвеннику, то очутятся у подножия колонны, где началась борьба. Наконец оба на мгновение отпрянули, чтобы перевести дух: Арбак прислонился к колонне, Главк остановился в нескольких шагах дальше.

– О, древняя богиня! – воскликнул Арбак, обвив колонну руками и подняв глаза на увенчивавшее ее священное изображение. – Защити твоего избранника, порази твоей местью этого последователя самозванной веры, который с святотатской дерзостью оскверняет твое святилище и нападает на твоего служителя!

При этих словах неподвижные, массивные черты богини вдруг как будто загорелись жизнью. Сквозь черный мрамор, как сквозь прозрачное покрывало, засветилось алое пламя, вокруг головы засверкала яркая молния, глаза превратились в огненные шары и с нестерпимым сокрушающим гневом устремились на грека.

Пораженный, испуганный таким неожиданным, мистическим ответом на моление врага, не вполне чуждый наследственного суеверия своей расы, Главк побледнел при таком внезапном, страшном оживлении мрамора. Колени его задрожали, он стоял, охваченный религиозным страхом, смущенный, почти обессиленный перед своим врагом.

Арбак не дал ему времени оправиться от оцепенения.

– Умри, презренный! – крикнул он громовым голосом, бросаясь на грека. – Всесильная мать требует тебя, как живой жертвы!

Захваченный врасплох, среди остолбенения, навеянного суеверным страхом, грек потерял равновесие на гладком, как стекло, мраморном полу, поскользнулся и упал.

Арбак поставил ногу на грудь побежденного врага.

Апекидес, уже искушенный в своей профессии и хорошо знавший характер Арбака, научился не доверять подобным чудесам и не разделял смущения своего товарища. Он рванулся вперед… нож его сверкнул в воздухе… но осторожный египтянин на лету схватил его руку, одним движением вырвал оружие из слабых пальцев жреца, затем сильным ударом свалил его на пол и с громким торжествующим криком в свою очередь замахнулся кинжалом.

Главк, не моргнув глазом, ожидал своей участи с мрачной презрительной покорностью павшего гладиатора, как вдруг в этот ужасный момент пол затрясся под ними быстрым, судорожным содроганием: проснулся дух могущественнее, чем сила египтянина, исполинская, всесокрушающая сила, перед которой мгновенно обратились в прах и его страсть, и его чародейское искусство…

Пробудился, восстал грозный демон землетрясения, как бы издеваясь над хитростями людской магии и людской злобы. Подобно титану, на котором нагромождены горы, он проснулся от долголетнего сна, беспокойно заворочался на своем ложе, – под ним застонали пещеры и затрепетали от могучего движения его членов.

В тот самый момент, когда самообольщенный полубог, казалось, торжествовал в своем могуществе и в своем мщении, он был низвергнут в первобытный прах.

Широко и далеко под землею проносился глухой, раскатистый гул, занавеси в комнате заколыхались, как от дуновения бури, жертвенник дрогнул, треножник покачнулся, и высоко над ареной борьбы колонна пошатнулась, черная голова богини заколебалась и упала со своего пьедестала.

В ту самую минуту, как египтянин нагнулся над своей жертвой, мраморная масса обрушилась на его наклоненное тело, ударив его между плечом и шеей. Удар, казалось смертельный, распростер его на полу мгновенно. Он не успел ни крикнуть, ни шевельнуться и лежал без признаков жизни, как бы раздавленный тем самым божеством, которое он так святотатственно оживил и призывал на помощь.

– Земля спасла детей своих! – проговорил Главк, с