Незримым участником повествования в романе «Полибий» является философ Зенон. Стоическая философия, создателем которой был Зенон из Китиона (336–264 гг. до н. э.), во II в. до н. э. пользовалась огромной популярностью. Разрушение городов, массовое порабощение свободного населения, внезапное возвышение одних и падение других – эти трагические перемены легче всего было понять с позиций стоического учения о провидении, судьбе. Судьба (римляне называли ее фортуной) в это время оттеснила на задний план богов. Человек, решившийся стать самозванцем (а их во II в. до н. э. было множество), должен был быть поклонником учения, признававшего равенство возможностей богатых и бедных, царей и рабов. И хотя неизвестно, при каких обстоятельствах познакомился Андриск со стоицизмом, не остается сомнений, что он был почитателем Зенона.

К стоицизму склонялся и Полибий. Однако влияние стоицизма на Полибия проявляется не в его поведении, а в понимании им истории. Объединение круга земель под властью Рима Полибий считает предназначением судьбы, с чем, конечно, не могли согласиться ни его соотечественники ахейцы, ни карфагеняне, ни македонцы.

Последователем учения Зенона был и Блоссий, воспитавший целую плеяду радикальных реформаторов, и прежде всего братьев Гракхов и Аристоника. Человеческое отношение к угнетенным – это тоже стоическая черта. Зенон учил, что царь по своим душевным качествам может быть ниже последнего из рабов, а раб по тем же качествам может оказаться достойным царской власти. Какое прекрасное оправдание борьбы рабов за освобождение! Таким образом, стоицизм удовлетворял чаяниям самых различных слоев населения рождающейся империи.

В промежутке между написанием второй и третьей частей трилогии я вступил в переписку с замечательным писателем-фантастом Иваном Антоновичем Ефремовым. В одном из своих писем он рассказал мне об археологическом открытии в Сицилии – там был найден дворец римских императоров, полы которого покрыты колоссальной мозаикой. «Вот вам тема для романа, – писал мне Иван Антонович. – Во мраке невежества возникло такое чудо культуры». Прежде чем ответить на это письмо, я просмотрел все, что имеется о Сицилии IV в. и, не найдя ничего об этом памятнике в литературных источниках, отказался от предложенной темы, которая так увлекла моего корреспондента. Прочитав вскоре появившийся его роман «Таис», я до конца осознал, насколько различны наши задачи и пути. Геолог может быть фантастом. Историк, если он хочет оставаться на почве своей науки, – никогда (конечно, если он не творит химеру прекрасного будущего).

На глазах читателей в судьбах людей, городов и народов произошли разительные перемены. Родилась Римская империя, которая отличалась от своих предшественниц – ассирийской, персидской и македонской держав не только размерами, военной мощью, но и классической завершенностью. Рим превратил Средиземное море в море внутреннее. Римляне так и называли его «наше море». Впрочем, и Понт Эвксинский (Черное море) они также могли считать своим. Ведь римские легионы несколько столетий стояли на той крымской скале, где ныне высится Ласточкино гнездо. Им принадлежало черноморское побережье Кавказа. Построенный римлянами вал разделил степи Молдовы. Рим заставил подвластные народы жить по своим законам и многим из них дал свой язык. На этом языке сформулированы законы империй всех времен и народов «Dévidé et impera» («Разделяй и властвуй!»), «Vae Victis» («Горе побежденным!»), «Si vis pacem, para bellum» («Если хочешь мира, готовь войну»), «Uibi et oibi» («Городу и миру»). Военное могущество Рима, незыблемость его законов, продуманность системы администрации создавали ощущение, что Рим вечен – Roma aeterna est. Однако еще до начала гражданских войн и сменивших их столетий господства монархического режима некоторым было ясно, что империя обречена, что Рим падет, так же как до него пали Карфаген, Ниневия и Персеполь. Нет сомнения, что среди провидцев был и Полибий, автор труда о возникновении империи, труда, о котором можно было бы сказать словами другого великого историка, афинянина Фукидида: «Он достояние вечности». Определяя пользу истории, Полибий говорил: «Опыт, извлекаемый из правдивой истории событий, служит нам лучшей школой». К этому мне нечего добавить.

В этот день в курии Гостилия, что на Форуме, собрались почти все сенаторы. Заседание обещало быть интересным.

– Отцы-сенаторы! – Голос консула Секста Элия Пета звучал торжественно. – Я созвал вас в курию для решения вопроса исключительной важности: в Рим прибыло посольство с известием о смерти царя Сирии Антиоха Эпифана… Будет уместно до обсуждения вопроса о назначении нового сирийского царя заслушать послов.

После паузы, предназначенной для раздумья и выражения иного мнения, если бы таковое существовало, консул крикнул:

– Впусти!

Прошло несколько мгновений, и в проходе, разделяющем курию, появился плотный человек в темном неподпоясанном хитоне. На вид ему было лет шестьдесят. Проседь в бороде, но очень живые черные глаза. Вслед за ним шли послы помоложе, тоже в темном.

Тиберий Гракх толкнул своего соседа Сульпиция.

– Опять Лисий!

Лисий неторопливо поднялся на возвышение. Несколько мгновений посол стоял со скорбно склоненной головой, потом поднял ее, словно бы усилием воли, и одновременно вытянул вперед ладони.

– Комедиант! – процедил Сульпиций, поворачиваясь к Тиберию.

– Взываю к вам, милостивые владыки Рима, – начал Лисий, – от имени осиротевшей Сирии, от погруженных в глубокий траур царских родственников и друзей.

Лисий замолчал, словно душившие его слезы не давали ему говорить, вытер лоб тыльной стороной руки и вновь заговорил, понизив голос:

– Перед смертью… перед смертью наш Антиох оставил власть своему сыну Антиоху, несчастному сироте. Но мы, царские родственники и друзья, ставим волю сената превыше всего. Царем Сирии будет тот, кто угоден вам. Мы лишь возносим смиренную мольбу утвердить предсмертную волю Антиоха и обещаем сделать все, чтобы в царствование Антиоха сына Антиоха наша дружба с Римом стала еще крепче.

– Сенат рассмотрит вашу просьбу в надлежащем порядке, – объявил консул.

Подобострастно кланяясь, Лисий спустился с возвышения и направился к выходу с низко опущенной головой. Другие послы чинно следовали за ним.

Дождавшись, когда дверь за послами закрылась, консул вновь обратился к собранию:

– Чтобы решить вопрос с полным знанием дела и ответственностью, нам следует выслушать сирийца Деметрия, сына Селевка. Имеются ли у отцов-сенаторов возражения?

– Тогда, – сказал консул после паузы, – послушаем Деметрия. Впусти его!

В зал вбежал Деметрий. Через несколько мгновений он уже был на возвышении рядом с консулом.

Копна черных волос, матовая бледность лица, мятущиеся, не находящие места руки.

– Я Деметрий, – начал юноша взволнованно. – Я вырос здесь, в Риме, на ваших глазах. Вам известно, что мой отец, царь Сирии Селевк, отдал меня в Рим, чтобы сенат и римский народ не испытали сомнений в его верности. Успокаивая мое детское горе, он сказал мне напоследок: «Сын мой! Тебе не плакать надо, а радоваться. В Риме ты пройдешь школу справедливости. Тебя будут окружать честные люди, а не царедворцы, от которых ожидаешь любого коварства». Ввиду моего малолетия отец распорядился в случае своей смерти передать власть своему брату Антиоху, а с него взял клятву передать корону мне.