Жестокое испытание для ребенка – видеть, что его отец приводит себя добровольно в подобное состояние. В голове моей до сих пор теснятся образы, от которых я предпочла бы избавиться навсегда. Я не помню толком, как прошло празднование моего десятилетия, однако отчетливо вижу, как отец пытается прикурить сигарету не тем концом, поднося зажигалку по меньшей мере сантиметров за двадцать от нее. Я плохо помню, как получала медаль за плавание, зато хорошо помню, как на обратном пути он, посадив меня на багажник мопеда, завернул в бар, взяв с меня слово, что я никому не расскажу. Не помню, какие чувства я испытала, получив школьный аттестат, зато помню, как тащила отца на своем плече, а ему едва удалось доковылять до дома. Я даже не помню последних слов моего обожаемого дедушки, произнесенных им перед смертью, зато помню бесчувственное тело отца, который валялся в коридоре и не реагировал на мои крики.

Как же я гордилась тем, что отцу удалось-таки одолеть эту гидру, ударить ее оземь и отрубить ей все головы. Лишь бы только они не начали отрастать снова, как хвосты у ящериц.

Мы подошли к бару. Время словно сместилось, словно сегодня со мной сюда пришли четырнадцатилетняя сестра и девятилетний братишка, и я должна была их оберегать. Поэтому я вошла первой.

В баре за столиками сидели в основном семьи перед порциями блинов и прохладительными напитками. Немало одиноких клиентов расположилось на барных стульях. Кое-кто просто подходил и покупал сигареты. Бородатый человек за стойкой внимательно посмотрел на нас. Отца нигде не было видно.

– Его здесь нет, – с облегчением произнесла Эмма.

– Подожди, мы сейчас спросим.

Я приблизилась к бару и обратилась к высокому бородачу:

– Доброе утро, господин, мы ищем нашего отца, несколько раз мы видели, как он заходил в ваш бар. Невысокий человек, около метра семидесяти трех, седой, с залысинами. Одет в бежевые бермуды и черную футболку.

Бармен смотрел на меня так, словно я говорила по-молдавски.

– Погодите, я покажу вам фотографию, – вмешался брат.

Он вытащил телефон и стал прокручивать изображения, пока не нашел нужного, после чего показал его бородачу.

– Вот, это он.

Это была фотография, сделанная у бассейна. На отце были солнцезащитные очки и кепка.

Я покачала головой:

– Да, так это ему и поможет! У тебя случайно нет еще его фото в капюшоне?

Взгляды всех сидевших в баре обратились на нас. Мы стали главным развлечением дня.

– Я понял, кто это, – сказал бармен.

Если бы надежда была видимой, мы бы увидели, как она отлетела. Значит, так все и было.

– А откуда я могу знать, что вы его дети?

– У нас что, физиономии похожи на следователей ФБР, так, что ли? – усмехнулся брат. – Вы можете нам помочь или нет?

Бородатый внимательно изучал нас в течение нескольких секунд, поглаживая рукой свои длинные волосы, потом указал на лестницу в глубине зала.

– Он наверху, в отеле.

– Что?! – закричала сестра. – Какого черта он делает в отеле?

Вокруг нас послышались сальные смешки. Демис Руссос[63] вздохнул:

– Ну а вы как думаете, что можно делать в отеле посреди дня, да еще с женщиной?

5 июня 2011 года

Акушерка предупредила: ваш сынок на подходе, скоро, очень скоро он появится на свет.

Крохотные одежки были тщательно выстираны, выглажены и сложены в стопку.

Детская подготовлена и украшена, несколько дней мы провели, рисуя на стенах холмистые пейзажи и зверушек, развешивая рамки и движущиеся подвесные фигурки, застилая кроватку и пытаясь разместить все мягкие игрушки. «Материнский чемоданчик» был собран и застегнут. Мы были готовы. И ждали этого момента с нетерпением.

В девять вечера я ела шоколадное мороженое, когда нестерпимая боль пронзила мне низ живота.

Несколько дней назад у нас уже случилась ложная тревога, поэтому стоило подождать, чтобы симптомы подтвердились. Спустя двадцать минут все сомнения исчезли.

Я орала благим матом:

– Пора, начинается!

У меня был уверенный голос котенка, который вознамерился подражать льву.

– Можно мне принять душ перед дорогой? – спросил ты.

Отвечать не пришлось. Взгляда котенка тебе хватило.

За все время поездки в роддом радио ты не включал. С четкими интервалами, которые становились все короче, я начинала перевоплощаться в Бьянку Кастафиоре[64].

На каждой выбоине и неровности я принималась тебя бранить.

Но тебе, видимо, требовалось намного больше, чтобы с твоего лица сошла самодовольная улыбка.

– Вам в родильную палату? – спросила акушерка в приемном покое.

Я густо покраснела. Возможно, к этому времени мне удалось немного обуздать свою боль.

Сначала нас поместили в бокс, чтобы проверить, нет ли очередной ложной тревоги. Но на этот раз все было серьезно, и нас тут же перевели в родильную. Вот тут-то и начались мои страхи.

– Я умру, – простонала я, пока вокруг моего живота устанавливали оборудование.

Ты нежно гладил меня по голове:

– Нет, не умрешь.

– Ты назло так говоришь, будешь мне возражать, тогда уж точно умру!

Ты засмеялся. Я тоже, перед тем как очередная схватка согнула меня пополам.

Я спросила, нельзя ли мне сделать перидуральную анестезию, но акушерка ответила, что нужно еще немного подождать, так как родовые пути недостаточно расширены. Ах так! Я готова была расширить ее собственную морду, но сдержалась.

Тогда я попыталась дышать по методике, которую нам преподавали на курсах подготовки к родам, одновременно отгоняя преследовавшие меня навязчивые картины. Размер головки ребенка, размер моего влагалища, квадрат, который пытается протиснуться в круг, море крови…

Во время родов Ромена у мамы началось сильное кровотечение. Она чуть не умерла, врачи сказали отцу, что вряд ли она переживет эту ночь. Мне тогда было семь лет, и событие, которое ожидалось как счастливое, обернулось кошмаром. Когда мама вернулась домой после длительного пребывания в больнице, я дала себе слово, что ни за что на свете не стану подвергать себя подобному риску. И вот оно – мой собственный ребенок лезет головой в мою интимность подобно барану, который ломится в незнакомые ворота.