такова, что он, в эпоху ляейн-борреля, по сути превратился в инструмент проведения американской политики в Европе. «Я хочу позаботиться о том, — подтверждала эту зависимость в 2019 г. глава Еврокомиссии фон дер Ляйен, — чтобы наши американские друзья никогда не забывали, что мы сидим по одну сторону стола»[753].

Не меньшую степень заангажированности демонстрируют и политические системы ведущих стран Европы, которые, в угоду интересам Вашингтона, готовы пожертвовать даже народами своих стран. Наглядным примером тому может служить заявление главы МИД Германии, сопредседателя Партии зеленых А. Бербок: «Если я пообещала людям Украины, что мы будем с ними столько, сколько им будет нужно, я хочу сдержать это обещание. Неважно, что думают мои немецкие избиратели, я хочу сдержать обещание людям Украины»[754].

Чем объяснить подобную заангажированность, зачастую подчиняющую даже жизненные потребности европейцев, интересам их заокеанского партнера?

Основы этой зависимости разъяснял еще в 1902 г., в своей книге «Новая империя», потомок двух президентов США Б. Адамс: «Мир, по-видимому, согласен с тем, что Соединенные Штаты, скорее всего, достигнут, если не достигли, экономического превосходства… Нигде не существует подобной деятельности; нигде нет таких гигантских предприятий, нигде нет столь совершенной администрации; нигде такие массы капитала не централизованы в одних руках… Мы проникаем в Европу, и Великобритания особенно, постепенно занимает позицию зависимости, которая должна опираться на нас как основу, из которой она питает свою пищу в мирное время, и без которой она не могла бы устоять в военное. Предполагая, что темпы развития следующих пятидесяти лет будут соответствовать темпам предшествовавших, а не подвергнутся огромному ускорению, Соединенные Штаты перевесят любую империю, если не все империи вместе взятые. Весь мир воздаст ей должное (заплатит ей дань) (will pay her tribute)…»[755].

Предсказание Б. Адамса в Западной Европе сбылось с поразительной точностью. Уже в начале 1914 г. американский посол в Лондоне У. Пэйдж писал домой: «Мы делаем историю, и эти люди здесь знают это. Торговлю мира, или большую ее часть, насколько этого выгодно, мы можем взять, как мы пожелаем. Эти переутомленные, непроизводительные, обремененные армией люди Старого Света…»[756]. «Становясь партнерами других стран, мы, — подводил итог Первой мировой в 1919 г. президент В. Вильсон, — будем главенствовать в этом союзе. Финансовое превосходство будет нашим. Индустриальное превосходство будет нашим. Торговое превосходство будет нашим. Страны мира ждут нашего руководства»[757].

Для того, чтобы это руководство не было воспринято, как колониальная экспансия, британской колониальной политике «воровства земли» (land-stealing), Соединенные Штаты, по словам У. Пэйджа, противопоставили американские моральные «принципы», которые основывались не на «британских бизнес интересах», а на «беспокойстве о мексиканском народе».

Т.е. на принципах своеобразного «демократического империализма», которые Пэйдж разъяснял на примере Мексики, где столкнулись американские и английские интересы: «мы не хотим ни одной из их территорий, мы не позволим захватить их и никому другому, но они тоже должны поддерживать упорядоченное правительство, или великие народы земли, по нашему призыву, принудительно потребуют тишины в своих границах. Я считаю, что новая эра безопасности придет во всей испанской Америке. Инвестиции будут более безопасными, правительства более осторожны и упорядочены. И мы бы ни с кем не связывали альянс. Все это предотвратило бы десятки маленьких войн. Это просто использование английского флота и нашего мира, чтобы понять, что пришло время упорядоченности и мира, и честного развития отсталых, неспокойных земель и народов»[758].

«Дары Цивилизации — славный, отменный товар…, — откликнулся на эти идеи в 1901 г. в своем рассказе «Человеку ходящему во тьме» Марк Твен, — При слабом освещении, да еще если смотреть издали, они могут показаться весьма привлекательными…»: Законность и порядок, Справедливость, Свобода, Честные взаимоотношения, Христианские чувства, Просвещение… «Любой идиот из самой непроглядной Тьмы придет в восторг от такого товара!» Но «этот Сорт товара предназначается только для экспорта, — предупреждал Марк Твен, — это одна видимость, все вышеназванное — только обертка, яркая, красивая, заманчивая… А вот под оберткой находится Подлинная Суть, и за нее покупатель, Ходящий во Тьме, платит слезами и кровью, землей и свободой. Именно эта Подлинная Суть и есть Цивилизация, предназначенная на экспорт»[759].

Англичане, в свою очередь, не могли понять, в чем заключается прагматичный интерес в американском идеализме. Поэтому Пэйджу пришлось разъяснять, влиятельному британскому нефтяному магнату и либеральному политику лорду Коудрэю, в чем заключается прагматизм идеи «демократического империализма»: «Во времена Монро единственный способ взять часть Южной Америки — это взять землю. Теперь финансы имеют новые способы!»[760]

В условиях либеральной демократии, финансовый Капитал приобретает абсолютную власть, поскольку при формальном равенстве политических прав и свобод, фактическое преимущество получает тот, кто имеет большие возможности для их реализации. Эти возможности определяются, прежде всего, размерами накопленного Капитала. Либеральная демократия, по своей сути, является политической формой выражения власти крупного Капитала. И не только внутри страны, но и за рубежом.

Этот Капитал определяет политику «независимых» средств массовой информации, финансирует политиков, политические партии и лоббистов, формирует общественное мнение: бизнес есть бизнес — ничего личного. Помимо этого, через торговый и платежный баланс Капитал подчиняет себе всю экономическую политику демократического государства, а следовательно и любую политическую силу управляющую им. «Финансовый капитал — такая крупная, можно сказать, решающая сила во всех экономических и во всех международных отношениях, что он, — отмечал в 1916 г. В. Ленин, — способен подчинять себе и в действительности подчиняет даже государства, пользующиеся полнейшей политической независимостью»[761].

Попытка распространить «демократический империализм», в том виде которым его описывал М. Твен, после Первой мировой в Европе, привела ее к Гитлеру и Второй мировой войне. Победа в ней СССР утвердила его моральные принципы, вынудив США и страны Запада в той или иной мере принять их. Однако, после того как Союз рухнул, эта необходимость отпала и достаточно было произойти очередному масштабному кризису (Великой Рецессии 2008–2009 гг.), как история начала свое возвращение туда, где она остановилась сто лет назад…

«После краха Советского Союза, — отмечал этот переход нобелевский лауреат Д. Стиглиц, — права корпораций стали приоритетными по сравнению с базовыми экономическими правами граждан…», «за период американского триумфа после падения Берлинской стены… Экономическая политика США в меньшей степени основывалась на принципах, а в большей на своих корыстных интересах…»[762]. «Когда Ельцин распустил Советский Союз…, капитализм, — подтверждает популярная канадская исследовательница Н. Кляйн, — внезапно получил свободу обрести самую дикую свою форму, и не только в России, но и по всему миру…»[763].

Как только Капитал вырвался на свободу, он сразу же подчинил себе политическую систему, даже самой метрополии: «Америка становится все более беззащитной перед популизмом, — отмечали этот факт в 2018 г. в недавнем прошлом одни из самых могущественных людей в