— Да похер! Ты и повелся...вон аж слюни текут.

— Да погоди, ты лучше подумай, зачем он это сказал ей.

— Да ну?

— Ну да! Что если Бруно тупо отводит от себя подозрение? А? Он хотел чтобы Катя посеяла во мне зерно сомнений, рассказав мне о подозрениях на твой счет.

— А все, потому что ты олень, который позволил ей так приблизиться. Я тебя не понимаю, ты что, забыл про Жанну?

— Не забыл.

— Ну а хер ли тогда титьки мнешь? Корче в расход её, а с Бруно надо что-то делать.

— Ты её не тронешь!

— Да успокойся ты. Сделаем все не больно, так и быть, от Психа огородим твою девку. Или что? пойдешь против друга?

— Мне плевать! Считай, что она теперь моя девушка.

— Ты такой дебил, что мне даже говорить с тобой противно. **ять, друг мой, ну неужели ты настолько придурковат, что ради бабы готов пожертвовать нашей многолетней дружбой?

— Не готов, в том-то и дело, Герман, я не готов! Поэтому хочу, чтобы ты отвалил от нее. Понимаешь?

— Это что сейчас было? Ты мне типа угрожаешь?

— Нет. я тебя типа прошу.

— Неа... **ять, кто тебе сказал, что ты можешь диктовать мне условия, а? Брат, ну ты чо? Мы с тобой и огонь и воду, да ты вообще понимаешь, что сейчас делаешь?

— Я тебе все сказал. Ты оставишь ее в покое, или...

— Ну? Что или? Давай продолжай. Или что?

— Или мне придется уйти.

— Меня значит на бабу меняешь? Пошел ты на *** тогда!

— Подумай все-таки.

— Я. Сказал. Пошел. На. ***.

— Герман!

— Только смотри не пожалей потом...

* * *

Вновь остаюсь в комнате одна. Гложет беспокойство, что я что-то не то сказала, или сделала, но назад дороги все равно нет. Что ждет впереди неизвестно, но обнадеживаю себя тем, что сделала все, что могла.

Еще больше заботит мысль, что в комнате был не Илон. Этот человек левша, между тем я прекрасно помню, что Маска писал правой рукой и в этом нет вообще никаких сомнений. Кто-то притворялся им, но зачем?

Так и сижу, поджав ноги под себя и, облокотившись о стол локтями, чувствую, как засыпаю. В самом деле — все последние события не дают расслабиться. Я и не помню, когда толком отдыхала в последний раз, когда спала и ела. От усталости, нахлынувшей так внезапно становится совсем невыносимо. В ожидании своей участи кладу голову на руки и закрываю глаза. Уверена, что немного полежу...просто полежу и все. Но кажется тут же засыпаю, едва голова касается импровизированной подушки.

Снится мне наш двор детства. Летний город особенно хорош в самом начале июня. Еще никто не разъехался по деревням и лагерям, все с удовольствием вдыхают ароматы свободы от ненавистной школы и каждодневных пыток под названием уроки... город пахнет цветами и смогом, город полнится шумом клаксонов и гомоном детских голосов... он живет своей жизнью, той непередаваемой жизнью начала лета, такой короткой и такой безрассудно юной, что запоминается навсегда, врезаясь в память жёлтым цветом околоподъездных одуванчиков.

Валерка с пацанами гоняет мяч в футбольной коробке и в перерывах между матчами подбегает ко мне. Мы с девчонками утроили себе трибуну — откуда-то приволокли старую бочку и теперь еле-еле сидим на ней, едва балансируя и хохоча, когда кто-то из нас скатывается на землю. Знаю, что все девчонки во дворе смотрят только на одного парня — самого красивого и классного. Сама смотрю на него с придыханием, вспоминаю его слова, что, когда вырасту, мы обязательно поженимся. Особенно щекочет нервные окончания тот факт, что родители не знают то, что я в курсе факта, что Валерка мне не брат вовсе. Ему семнадцать, мне тринадцать -самый возраст для первых нежных чувств. Ах, если бы мы не росли в одном доме, были бы мы просто соседями...

— Эй, Кейт, бросай сюда... — кричит Валерка, когда мяч приземляется в метре от меня.

Девчонки завистливо смотрят как я пасую брату, и я вспоминаю слова подруги-Машки:

— Повезло тебе, что ты с Валеркой каждый день общаешься. Эх... мне бы такую возможность...

— И что? — смеюсь в ответ на ее мечтания, а сама думаю, права ты Машка, мне и правда повезло как никому.

— И всё! — зло отвечает Маша, а я никак не возьму в толк, чего она бесится.

Лязг дверного замка выводит из полудремы. Поднимаю голову, украдкой смахивая набежавшие во сне слезы. Лысый убого лыбится и издевательски кривит рот.

— На выход, мадмуазель... ваше время пришло.

Коридоры пусты. Идем в молчании, наверняка каждый думая о своем. Точнее я-то точно думаю, а Лысый — не факт. Я вообще не уверена, что он умеет думать.

Прямо-поворот-лестница наверх, снова прямо и пару поворотов и вот мы уже в том самом холле, где я еще недавно встретилась с Психом. При одной только мысли об этом нелюде все внутри сжимается, превращаясь в пружину, готовую вот-вот выстрелить, взорвав все вокруг в клочья.

Если мне кого-то и стоит опасаться по-настоящему, так это его. Почему-то я в этом уверена.

Но в этот раз холл пуст. Кроме нас с Лысым здесь нет никого, и я все еще не до конца верю, что меня так просто отпустят. Жду подвоха. Ведь до этого интуиция ни разу не подводила.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Лысый не особо церемонится, впрочем, как будто раньше было иначе. Поторапливает меня грубыми тычками, прикрикивает. Видно, что получает удовольствие от осознания своего физического превосходства. Что ж... если это наша последняя встреча, то черт с ним, пусть наслаждается. Больше, я уверена, наслаждаться ему все равно нечем. Вряд ли он может похвастать победами на любовном фронте. Как показывает практика и жизненный опыт, самодостаточные мужчины и хорошие любовники — не самоутверждаются за счет женщин. И уж тем более их не бьют и не насилуют.

Лысый, мерзко ухмыляясь, распахивает дверь, и я ожидаю чего угодно, вплоть до удара по лицу. Но ничего не происходит. На улице глубокая ночь, высоко в небе полная луна и тишина стоит такая, будто мы где-то в глухой деревне.

— Ну чего встала? Вали, пока не передумал.

— А... это всё?