Глаза его странно блеснули.

– Вы не поймете!

Гэбриэл встал и принялся ходить по комнате. Движения у негобыли порывистые, резкие. Он машинально передвинул несколько вещей на моемписьменном столе. По всей видимости, его обуревали какие-то глубокие,невыразимые словами чувства.

– Я понимаю Яго, – сказал он наконец. – Я даже понимаю,почему бедняга произносит в конце:

Все сказано. Я отвечать не стану

И не открою рта.[18]

Такие, как вы, Норрис, – Гэбриэл повернулся ко мне, – те,кто всю жизнь прожил в ладу с самим собой, кто имел возможность вырасти, неотступая перед трудностями, – что вы знаете о таких, как Яго, – обреченных,подлых людишках? Господи! Если бы я когда-нибудь ставил на сцене Шекспира, я быначал с поисков Яго... Я нашел бы настоящего актера, такого, кто взял бы вас заживое! Вообразите только, что значит родиться трусом и все время лгать иобманывать, чтобы скрыть свою трусость... Любить деньги настолько, чтопостоянно – во сне, наяву, даже когда целуешься с женой – мысли твои занятыглавным образом деньгами. И при этом знать, что ты представляешь собой на самомделе.

Это же адская жизнь!.. Когда на твоих крестинах – толькоодна добрая фея, а остальные злые и когда вся эта компания злюк превратит тебяв законченного подлеца, единственная твоя добрая фея Греза взмахнет своимволшебным жезлом и провозгласит: «Я дарую ему талант видеть и понимать...»

Кто-то сказал: «Возвышенное видя, мы неизменно чувствуем к немулюбовь...» Какой чертов дурак это сказал?

Наверное, Вордсворт[19], человек, который не мог простолюбоваться красотой первоцвета, ему мало было этого...

Уверяю вас, Норрис, увидя возвышенное, ты его ненавидишь...Ненавидишь, потому что оно не для тебя... потому что никогда не достигнешьтого, за что охотно продал бы свою душу. Часто человек, который по-настоящемуценит мужество, бежит при виде опасности. Я сам не раз был свидетелем. Выдумаете, человек таков, каким бы он хотел быть? Человек таков, каким родился.Думаете, тот, кто преклоняется перед деньгами, хочет перед ними преклоняться?По-вашему, человек с сексуальными извращениями хочет быть таким? А трус хочетбыть трусом?

Человек, которому завидуешь (по-настоящему завидуешь!) – нетот, кто достиг большего, чем ты. Человек, которому завидуешь, тот, кто по сутисвоей лучше тебя.

Если ты в болоте, то ненавидишь того, кто среди звезд.

Тебе хочется стащить его вниз... вниз... вниз... Туда, гдеты сам, как свинья, валяешься в грязи. Я говорю: пожалейте Яго! С ним было бывсе в порядке, если бы он не встретил Отелло. Он бы здорово преуспел, обманомвнушая доверие. В наши дни он продавал бы парням в баре отеля «Ритц» акциинесуществующих золотых копей.

Ловко втирающийся в доверие Яго («честный малый!» –постоянно повторяет Отелло) всегда сумеет обмануть простого вояку. Нет ничегопроще, и чем лучше солдат в своем деле, тем неприспособленнее он оказывается вделах житейских. Именно солдаты покупают ничего не стоящие акции, верят в планыпо поднятию со дна морского затонувших галионов с испанским золотом илипокупают фермы, где куры едва держатся на ногах... Солдаты – народ доверчивый.Отелло был таким простаком, что поверил бы любой более или менее правдоподобнойистории, которую преподнес бы ему мастак в этом деле. А Яго был настоящиймастер. Нужно только уметь читать между строк, чтобы стало ясно как день, чтоЯго присваивал полковые деньги. Отелло этому не верит. О нет! Яго не честныйпростофиля, просто бестолковый! И Отелло ставит над ним Кассио. Кассио же, пословам Яго, «математик-грамотей», а это – чтоб мне лопнуть – не что иное какаудитор!

А вспомните только невероятное хвастовство Яго, когда онразглагольствует о своей доблести в битвах? Все это чушь, Норрис! Этого никогдане было. Такую чепуху можно в любой день услышать от человека, который и близконе подходил к линии фронта. Фальстафовское[20] вранье и бахвальство, только наэтот раз – не фарс, а трагедия.

Бедняга Яго хотел быть таким, как Отелло. Он хотел бытьхрабрым солдатом и честным человеком. Но это не было ему дано, как не даногорбуну выпрямиться. Яго хотелось нравиться женщинам, но он был им не нужен.Даже эта добродушная потаскуха – его жена – презирала его как мужчину и готовабыла прыгнуть в постель к любому. А уж будьте уверены, любая женщина была бы непрочь переспать с Отелло! Знаете, Норрис, я видел, какие странные вещи случаютсяс мужчинами, опозоренными в сексуальном отношении. Это действует на нихпатологически.

Шекспир это знал. Яго не может рта раскрыть без того, чтобыоттуда не хлынул грязный поток мерзких, извращенных непристойностей. Однаконикто не замечает страданий этого человека! Ему дано было видеть красоту иблагородство. Господи, Норрис, завидовать материальным благам, богатству,успехам – ничто, абсолютно ничто в сравнении с завистью духовной! Это поистинеяд. Он разъедает, разрушает тебя. Ты видишь возвышенное, помимо своей волилюбишь его и поэтому ненавидишь и не успокоишься до тех пор, пока его неуничтожишь, пока не стащишь с высоты и не растопчешь... Да, бедняга Ягострадал...

И, если хотите знать, Шекспир это понимал и пожалелбедолагу. Я имею в виду конец пьесы. Я думаю, Шекспир, погрузив гусиное перо вчернила – или чем они в то время писали, – собирался нарисовать злодея, но,чтобы осуществить это, ему пришлось пройти с Яго весь путь – идти с ним рядом,опускаться вместе с ним на самое дно и чувствовать то, что чувствовал Яго.Поэтому, когда наступает возмездие, Шекспир спасает его гордость. Он оставляетЯго единственное, что у того осталось, – молчание. Шекспир знает, что если тыпобывал в аду, то не станешь об этом распространяться...

Гэбриэл резко повернулся ко мне. Его некрасивое лицо странноисказилось, в глазах светилась непривычная искренность.

– Знаете, Норрис, я никогда не был в состоянии поверить вБога. Бога Отца, который создал зверушек и цветочки, который нас любит и о насзаботится. Бога, который создал мир. В этого Бога я не верю. Но иногда помимомоей воли я верю в Христа... потому что Христос спустился в ад... Настолькоглубока была его любовь...