Я говорю, что мы хорошо это видели; между тем не было даже проблеска звезд или луны – и ни одной вспышки молнии. Огромные массы пришедших в возмущение водяных паров, выраставших исполинскими клубами, и все, что окружало нас на земле, сияло неестественным светом газовых испарений, которые окутывали дом, словно слабо мерцавший и отчетливо различимый саван.

«Ты не должен смотреть на это – не смотри, не смотри! – вскричал я, весь дрожа, осторожно отвел друга от окна и усадил в кресло. – Почему ты так взволнован? Ведь это всего лишь электрический феномен, не представляющий собой ничего особенного; а может быть, это мрачное зрелище вызвано испарениями. Давай закроем окно. Холодный воздух вреден для тебя. Вот одна из твоих любимых книг. Я буду читать, а ты слушай, и мы вместе проведем эту ужасную ночь».

Ветхий том, который я взял, назывался «Безумная печаль» и принадлежал перу сэра Ланселота Каннинга. Но, сказав, что это любимая книга моего друга, я, конечно, пошутил, хоть и не слишком удачно. В наивной и неуклюжей болтливости этого произведения было очень мало привлекательного для высокого, идеального ума Эшера. Это была, однако, единственная книга, которая оказалась у меня под рукой, и я лелеял смутную надежду на то, что возбуждение, которое испытывал ипохондрик, уляжется именно благодаря безумным фантазиям, изложенным в этом произведении. Судя по напряженному вниманию, с которым больной слушал мое чтение (или притворялся, что слушал), я мог поздравить себя с успехом.

Я дошел до известной сцены, где герой романа, Этельред, после тщетных попыток мирно войти в жилище отшельника решается проникнуть туда силой. Читатель, наверное, помнит, что это описывается так:

«И Этельред, обладавший от природы мужественным сердцем и весьма сильный из-за выпитого вина, не стал больше ждать и вести переговоры с отшельником, судя по всему, коварным и упорным, но, чувствуя на плечах капли дождя и думая, как бы не разыгралась буря, взмахнул своей палицей, двумя-тремя ударами пробил отверстие в двери и просунул туда руку, одетую в железную перчатку. Он изо всей силы дернул дверь на себя, и она треснула, и расщепилась, и разлетелась на куски, и по лесу прокатилось глухое эхо».

Дочитав этот отрывок, я сделал небольшую паузу и вздрогнул: мне показалось (хотя я тотчас же заключил, что это обман моего расстроенного воображения) – мне показалось, что из самой отдаленной части дома донесся неясный звук, как бы приглушенное эхо треска и грохота, которые так подробно описал сэр Ланселот. Внимание мое, несомненно, было привлечено именно этим совпадением; среди треска оконниц и обычного смутного шума все возраставшей бури в этом звуке, конечно, не было ничего, что могло бы заинтересовать меня или смутить.

Я продолжил чтение:

«Но, войдя, славный рыцарь Этельред был разгневан и изумлен, увидев, что коварного отшельника нет и в помине, а вместо него – дракон, покрытый чешуей, вида чудовищного, с огненным языком, сторожит золотой дворец с серебряной дверью. На стене висел щит из блестящей меди, а на нем была круговая надпись:

Кто дверь разбил, победителем был;

Кто дракона убьет, тот щит себе возьмет.

Взмахнул Этельред своей палицей и ударил дракона по голове, и тот упал перед ним и испустил свой смрадный дух с таким страшным и пронзительным криком, что Этельред вынужден был закрыть уши руками, чтобы защититься от страшного шума, подобного которому он никогда прежде не слыхал».

Здесь я опять остановился, на этот раз испытывая глубокое изумление – ибо теперь у меня не было ни малейшего сомнения в том, что я действительно слышал некий звук (откуда он доносился, я не мог определить), звук приглушенный и, очевидно, далекий, но резкий, протяжный и невероятно пронзительный – точно такой же, как тот неестественный крик, с которым умер легендарный дракон и который был уже воссоздан моим воображением.

Это было уже второе, совершенно необъяснимое совпадение. Я был смущен противоречивыми ощущениями, среди которых преобладали удивление и ужас, но все же еще настолько владел собой, что не сделал ни одного замечания, боясь возбудить чуткую нервозность своего товарища. Я вовсе не думал, что и он слышал странные звуки, хотя за последние минуты его поведение заметно изменилось. Прежде Эшер сидел напротив меня, потом, постепенно поворачиваясь в кресле, обратился лицом к двери. Теперь я мог рассмотреть лишь его профиль, но заметил, что губы Родрига дрожали, точно он что-то беззвучно шептал. Голова его свесилась на грудь, но мне было видно, что он не спал: глаза его были широко открыты и пристально смотрели перед собой. Кроме того, движение его тела исключало мысль о сне – Эшер раскачивался из стороны в сторону, чуть заметно, но неустанно и однообразно. Быстро подметив все это, я продолжил читать повествование сэра Ланселота.

«И тут мужественный рыцарь, избегнув ярости чудовища и вспомнив о медном щите и о разрушенных чарах, отодвинул с дороги мертвого дракона и смело направился к стене, на которой висел щит. Не успел Этельред подойти к нему, как щит сам упал к его ногам на серебряный пол со страшным дребезжанием и тяжелым грохотом».

Едва эти слова замерли в воздухе, как вдруг – точно медный щит действительно упал в этот момент на серебряный пол – я отчетливо услышал удар и гулкий, дребезжащий, но, очевидно, приглушенный звон металла.

Я вскочил. Эшер же как ни в чем не бывало продолжал мерно покачиваться. Я бросился к креслу, на котором он сидел. Глаза Родрига смотрели в одну точку, черты застыли в каменном спокойствии. Но лишь только я положил руку ему на плечо, как по всему телу Эшера пробежала судорожная дрожь; жалкая улыбка затрепетала на его губах, и я услышал быстрый невнятный шепот. Глотая слоги, мой друг говорил тихо-тихо и как бы не осознавая моего присутствия. Наклонившись над ним, к самому его лицу, я наконец уловил чудовищный смысл его слов: «Не слышишь? А я слышу и раньше слышал. Давно-давно-давно… Шли минуты, часы, дни… Я слышал… но не смел… О, сжалься, сжалься надо мной! Я не смел… не смел об этом сказать! Мы похоронили ее заживо! Разве я не предупреждал, что мои чувства обострены? Говорю тебе теперь, я слышал, как она в первый раз зашевелилась в своем гробу. Я слышал это – много, много дней тому назад, – но не смел… не смел сказать! И вот… нынче ночью… Этельред… А! А! Разлетелась дверь отшельника, и дракон закричал, и щит загремел!.. Скажи лучше, ее гроб разлетелся, и железные петли ее тюрьмы заскрипели, и она сама стала биться под медными сводами. О, куда мне убежать? Разве она не придет сюда сейчас? Разве она не бежит сюда, чтобы упрекнуть меня в поспешности? Я слышу, как тяжело и страшно бьется ее сердце! Сумасшедший!..»

Эшер вскочил и закричал так отчаянно, словно с этим воплем сама жизнь покидала его: «Сумасшедший! Я говорю тебе, что она стоит за дверью!»

И как будто сверхчеловеческая энергия его слов обрела волшебную силу, тотчас же ветхая дверь, на которую указывал Эшер, медленно раздвинула свои тяжелые черные челюсти. За ней была высокая, окутанная саваном фигура леди Мадэлин Эшер. На ее белом одеянии виднелись кровавые пятна, на изможденном теле – следы тяжелой борьбы. Несколько мгновений она постояла на пороге, дрожа и шатаясь, потом с глухим и жалобным криком рухнула на брата и в судорожной – и на этот раз настоящей – смертельной агонии увлекла его наземь, увлекла труп, жертву страха, который он предчувствовал.