о романе, о разводе, о жизни с Кунгу. Она попросила Мису о встрече в «Белом журавле» рядом с домом Кунгу.

Неделю спустя Мису, одетая в дорогой розовый костюм, сшитый на заказ, вошла в тускло освещённую чайную.

– Я рада, что ты пришла, – сказала Сонджу.

– Мой муж не знает о тебе, – заявила Мису. – Если бы он знал, то запретил бы мне с тобой видеться.

«Запретил бы» ей? Неужели Мису пыталась сказать, что навестить свою падшую подругу – это огромная жертва с её стороны? Сонджу захотелось сказать ей что-нибудь едкое, но вместо этого она произнесла:

– Спасибо, что пришла.

– Я чувствую себя немного виноватой. Всё-таки я частично ответственна за твою ситуацию. Но когда я рассказала тебе, где Кунгу работает, я не думала, что это приведёт к подобному.

Значит, Мису пришла, чтобы облегчить свою совесть? И этот её тон, полный упрёка… Сонджу сказала:

– Я не считаю тебя ответственной за мой развод. Я сама решила сойтись с Кунгу. Если ты не захочешь больше со мной общаться, я пойму.

На мгновение задержав на Сонджу взгляд, Мису молча встала из-за стола и покинула помещение.

Сонджу осталась сидеть в наполненной паром комнате. Она всё ещё смотрела на пустой стул напротив, когда молодая официантка подошла взять у неё заказ.

Несколько дней спустя от Мису пришло письмо.

Дорогая Сонджу!

Я думала о нашем разговоре, и мне стало стыдно, что я так внезапно ушла. Ты однажды спросила меня, что бы я сделала, если бы была несчастлива в браке. Я долго думала над этим вопросом, но ответа у меня всё ещё нет. Полагаю, я бы поговорила с тобой, и ты бы меня выслушала.

Мы всегда были разными. Но мы были друзьями раньше и будем друзьями теперь.

Мису

22 мая 1952 года

Сонджу не хотела, чтобы Мису «дружила» с ней только из чувства долга. Она вдруг поняла: их дружба с Мису дала трещину. Несмотря на это, она тут же села и написала в ответ:

Дорогая Мису!

Твоё письмо тронуло меня. Спасибо. Я бы хотела быть твоей подругой ещё долго, вне зависимости от того, куда приведёт нас жизнь.

Сонджу

26 мая 1952 года

Мису ничего на это не ответила. Сонджу не была уверена, осталось ли от их дружбы хоть что-нибудь. Она не знала, плакать ей или злиться. Сонджу чувствовала себя потерянной и не знала, чем занять беспокойный разум. Её мысли снова вернулись к дочери – от этого ей было почти физически больно. Она так по ней скучала.

Однажды за чаем Кунгу спросил, жалеет ли она о том, что изменила мужу. Она сказала:

– Я разделила с тобой постель, потому что не хотела жить с сожалениями. Что касается Чинджу, она должна была уехать со мной. Если бы не письмо…

Кто это письмо написал? Она спрашивала себя об этом снова и снова.

В начале июня мать и сестра Сонджу пришли снова. Она сделала им чай. Её мать начала вдруг плакать. Сестра вздохнула и посмотрела на мать с такой печалью и жалостью, что Сонджу отвела взгляд. Это было невероятно тревожно – видеть, как её мать, которая казалась величественной даже во время болезни, плачет.

Прекратив рыдать, мать сказала Сонджу:

– Твой отец всё никак не поправляется.

Утомлённая всем этим, Сонджу спросила:

– Чего ты от меня хочешь? Даже если я буду умолять вас о прощении и заверять тебя, что я раскаялась, это разве хоть что-нибудь изменит? Я всё равно буду для вас разведённой дочерью, которая опозорила семью, меня всё так же не пожелают видеть дома, а ты не сможешь принять Кунгу.

Её мать долго смотрела на неё, не говоря ни слова. Затем ушла, не допив свой чай, вместе с младшей дочерью. Почему их визиты всегда заканчивались одинаково, ничего не решая? Неужели здоровье её отца улучшится, если она скажет то, что от неё хотят услышать? Она знала: с её стороны было жестоко не просить прощения, и от этого она чувствовала себя только хуже.

Через несколько дней после второго визита её матери Кунгу сказал:

– Думаю, нам обоим не повредит сменить обстановку. Давай отправимся за город.

В воскресенье, когда солнце стояло высоко, они поехали на автобусе в сельскую местность к югу от Сеула и гуляли там, где вдоль пыльной дороги цвели космеи – от белых до ярко-розовых. Сонджу разглядывала эти простые, открытые цветы, ажурные листья и высокие тонкие стебли, мягко покачивающиеся на ветру. Она сказала:

– Взгляни на эти хрупкие цветы, за которыми никто не ухаживает. И всё же они не склоняют головы, гордо расцветая год за годом. Это вдохновляет.

Улыбнувшись, он сжал её ладонь, другой рукой прикрывая глаза от солнца.

– Прямо сейчас жизнь кажется мне идеальной.

Глаза его блестели от счастья в тени ладони. Впервые за много лет она ощутила глубокое удовлетворение жизнью.

Три дня спустя Кунгу вернулся после визита к семье своего дяди. Сонджу никогда его не сопровождала: он сказал, что они о ней не спрашивали. Она знала, что Кунгу этим недоволен, но он был благодарен им за то, что они присматривали за ним и его матерью, когда его отец скончался.

– Мне не нравится навещать их, – он сжал виски указательным и большим пальцем. – Каждый раз, когда я прихожу, тётушка говорит о своём втором сыне. По её словам, его либо поймали солдаты Северной Кореи, либо коммунисты промыли ему мозги, и он отправился на север добровольно.

Сонджу вспомнила, как беспокоилась о Кунгу, когда не знала даже, жив он или мёртв.

– Наверное, им очень тяжело оставаться в неизвестности.

– Я им сочувствую. Я вернулся домой с войны, а их сын – нет. У меня всё внутри переворачивается, когда тётушка говорит о своём пропавшем сыне. Я не хочу об этом слышать. После каждого такого визита мне требуется время, чтобы туман в голове прояснился.

– Туман? Что ты имеешь в виду?

Раньше Кунгу не упоминал ничего подобного.

– Я не могу мыслить ясно. Иногда я забываю вещи. Я не всё помню о событиях на войне.

У него случались головные боли. Она сказала:

– Ты всего год назад вернулся домой. Тебя заставили сражаться на стороне врага. Ты чуть не умер от голода. Твоя тётушка права: её сын мог уйти на север. Так бывает.

Она держала его в объятиях, пока он не расслабился в её руках.

Кунгу навещал дядю всё реже и