И если его мать была типичной латиноамериканкой – романтичной, страстной, склонной к драматическим эффектам, – то они с отцом явно страдали недостаточной эмоциональностью, оба были непривычно уравновешенными и – особенно Алехандро – обладали, так сказать, обескураживающей сдержанностью. Отец по мере сил ограждал Алехандро от наветов недоброжелателей, заявляя, что мужчины из семьи Маренас никогда не испытывали потребности вести себя словно в мыльных операх, с гневными перепалками или экстравагантными заверениями в любви. Может, подобная сдержанность объяснялось тем, что Алехандро с семи лет учился в закрытом пансионе, а может, тем, что Хорхе привык держать себя в руках – качество, необходимое для хорошего хирурга. И проходившая дважды в год рыбалка стала для отца с сыном, облаченных в болотные сапоги и жилеты с набитыми крючками карманами, единственной отдушиной, возможностью расслабиться, дать в этих бурных водах волю эмоциям, смеху, гневу, радости и отчаянию.

Обычно, но не сейчас. На сей раз, по крайней мере для Алехандро, чисто физическое удовольствие от поездки было испорчено ожиданием неминуемого разговора, осознанием того, что ему предстояло еще сильнее огорчить родителей, ведь выбранная им профессия и так стала для них жестоким ударом.

Поездка не задалась с самого начала: Хорхе сомневался, стоит ли ему афишировать свой отъезд, поскольку многие из его друзей не только лишились возможности уехать на рыбалку или уединиться в семейных поместьях, но и вообще оказались в настолько щекотливой ситуации, учитывая потерю нажитых состояний и неудачные инвестиции, что им ничего не оставалось, как покинуть страну. У него самого дела шли неплохо, говорил он, но зачем тыкать друзьям в нос своим благополучием? Негоже хвастаться преуспеванием, когда другие страдают.

Может, я немного уравновешу шансы? – с замиранием сердца думал Алехандро.

Алехандро собирался все рассказать отцу по дороге из рыбачьего домика, однако Хорхе был слишком озабочен укусом какой-то твари, отчего у него распухла нога. В результате Алехандро пришлось нести отцовское снаряжение, и он шел молча, в низко надвинутой на лоб шляпе от солнца; его мозг буквально кипел от аргументов и вероятных контраргументов. Он собирался сказать Хорхе после того, как тот привязал блесну, безвкусную штуковину размером с подкову, с индейскими украшениями, словом, приманку, при виде которой рыбаки из Европы удивленно качают головой, но, естественно, лишь до тех пор, пока к ним на крючок не попадает их собственный окунь.

Он хотел сказать отцу, когда они спустились к воде, но его отвлекли звуки стремительного потока и сосредоточенное выражение лица Хорхе, и в результате удобный момент был упущен. Затем, когда они устроились в своем любимом месте, между полуразвалившейся хижиной и штабелем древесины, Алехандро уже собрался было, давясь аккуратно подобранными словами, изложить ситуацию, отец подцепил на крючок не рыбину, а настоящую зверюгу, глаза которой на секунду встретились с их глазами, на мгновение опалив Алехандро с расстояния в тридцать футов такой же молчаливой яростью, какая сверкала во взгляде его матери, когда муж сообщал ей по телефону, что снова задерживается. Нет смысла сердиться, говорила она, положив трубку. По крайней мере, учитывая нынешнее положение дел, да и вообще, он единственный мужчина из всех, кого она знает, кто зарабатывает деньги. По крайней мере, учитывая всех этих шлюх, что вокруг него крутятся, с их похожими на грейпфруты пластиковыми сиськами и молодыми задницами.

Этот tucunare, как называли окуня-павлина бразильцы, оказался довольно крупным даже по меркам отца Алехандро. Отец едва не взвизгнул, точно испуганный ребенок, при появлении рыбины, которая заглотила блесну со звуком, похожим на маленький взрыв, и судорожно мотнул сыну головой, вцепившись в спиннинг двумя руками. И Алехандро, естественно, сразу забыл о запланированном разговоре.

Алехандро выронил спиннинг и бросился к отцу, не сводя глаз с яростно бьющейся на глубине рыбины. Окунь выскочил из воды, словно желая оценить своих противников, и мужчины удивленно ахнули, увидев, какого он размера. Затем буквально в доли секунды, пока они пребывали в оцепенении от удивления, окунь с пронзительным звуком, напоминающим шум приземляющегося самолета, стремительно нырнул в просвет между гниющими в воде стволами.

– Mas rapido! Mas rapido![6] – закричал отцу Алехандро, когда отец принялся наматывать леску, напрочь забыв обо всем, кроме рыбы.

Мотая головой, окунь освободился по крайней мере от одного крючка, его ярко-оранжевая и изумрудно-зеленая чешуя переливалась на солнце, черный с золотым ободком глазок хвостового плавника, словно дразня Алехандро с отцом, показался над водой, такой же агрессивный и одновременно соблазнительный, как хвост павлина, в честь которого и назван этот вид. Алехандро почувствовал, как Хорхе на секунду заколебался в предчувствии яростной битвы, и схватил отца за плечо, испытывая прилив несказанного счастья оттого, что именно его старик поймал на крючок великолепную рыбу и в очередной раз доказал свое превосходство.

Кстати сказать, победа далась отнюдь не легко. На самом деле они сомневались в успехе: наматывали и разматывали леску, по очереди держали спиннинг, давая друг другу передышку. Туда-сюда, взад-вперед, и вот рыба, яростно мотая головой, чтобы освободить рот от цветных крючков, и сердито взбивая пену на блестящей поверхности воды, все ближе к берегу.

Алехандро ухватил Хорхе за талию, прижавшись грудью к его напрягшейся от усилия широкой спине, и ему внезапно пришло в голову, что он, пожалуй, не может припомнить, когда в последний раз обнимал отца. Вот мать, наоборот, сплошные руки и губы, постоянно обнимала и целовала Алехандро, причем настолько часто, что, когда сын повзрослел, это стало его даже отталкивать. И только сейчас Алехандро понял, что она нуждалась в чем-то таком, чего отец, в силу неспособности или неуступчивости, отказывался ей дать: в мужском внимании, некой игривости в дань уважения, в любви, наконец. Учитывая, сколько разочарования принес ей муж, это было самым малым, что он мог для нее сделать.

– Mierde, Ал, ты взял камеру?!

Когда все было кончено, они без сил повалились на землю, а между ними лежала, подобно спящему рядом с гордыми молодыми родителями ребенку, пойманная рыба. Хорхе перевел дух и с трудом поднялся на ноги. И когда он держал рыбу, с белыми глазами, яростную даже после смерти, его немолодое загорелое лицо сияло от гордости триумфатора и столь несвойственной ему безудержной радости, а израненные руки сгибались под тяжестью протянутой к небесам добычи. Это его лучший день за долгие годы, сказал он. Незабываемый день. Посмотрим, что будет, когда об этом узнают в клубе. Ал уверен, что сделал снимки?

И с тех пор Алехандро неоднократно задавал себе вопрос: имел ли он право портить отцу такой момент?

Перед тем как отправиться домой, Хорхе де Маренас собирался заскочить к себе в офис. В это время суток поток транспорта в сторону Северной зоны был особенно плотным, а поскольку обстановка оставалась неспокойной, даже такой человек, как Хорхе, не мог чувствовать себя в безопасности, застряв в пробке.