— Мила, — пролепетала Маша, едва сознавая, что говорит, — ты… ты даже не понимаешь, что для меня делаешь! Спасибо тебе! Конечно, я пойду в кино, я сделаю все, что ты хочешь…

Мила молчала, но, если можно так выразиться, это было удовлетворенное молчание, и Маша могла поклясться, что ее собеседница в этот миг улыбается, наслаждаясь ее преувеличенной благодарностью.

— Будешь вести себя хорошо, — наконец сказала Мила, — я поговорю с друзьями мужа, чтобы они подкинули тебе еще работу.

— Спасибо, Мила! Ты просто меня спасла!

Назавтра в семь часов вечера Маша отправилась в «Метрополь» на просмотр фильма, а Мила, отпустив шофера, сделала вид, что входит в кинотеатр, но потом направилась к фонтану, возле которого ее ждал Юра Казачинский. Завидев его, она замедлила шаг.

— Здравствуй, Мила, — сказал он. — Ты… ты прекрасно выглядишь.

Он стоял перед ней, высокий, красивый, мужественный, и она внезапно поняла, чего была лишена все эти дни. Просто внимания со стороны человека, к которому сама была неравнодушна.

— Я, Юра, замужем, — сказала она серьезно. — Поэтому ты не думай, что… Я вообще просто на тебя посмотреть хотела. Ну и… поговорить…

— Конечно, — поддакнул ее собеседник. Но он слишком хорошо знал Милу и по блеску ее глаз сразу же понял, что разговорами дело не ограничится.

— Идем, я тут знаю одно хорошее местечко, куда знакомые мужа не заглядывают, — томно уронила Мила и взяла его под руку. Юра с улыбкой прижал ее руку к себе, и у нее возникло ощущение, что наконец-то в ее жизни все стало на свои места.

Опалин в который раз перечитал протокол повторного вскрытия, бросил его на стол, откинулся на спинку стула и сцепил пальцы за затылком.

Заведующий балетной труппой был отравлен не дома, не за завтраком, а именно в театре. Яд попал в организм с чашкой кофе — последней, которую он выпил в своей жизни. С этой точки зрения протокол, подписанный светилом судебно-медицинской экспертизы доктором Бергманом, никаких сюрпризов не преподнес.

Но в итоге выходило что-то, воля ваша, совсем уж мистическое. Получалось, что человека отравили в зале главного театра страны, при свидетелях, которые как раз в качестве свидетелей оказались совершенно бесполезны. Никто не насторожился, не заметил ничего странного, и никто понятия не имел, кто мог настолько ненавидеть Головню, чтобы свести с ним счеты таким образом.

Видели, впрочем, что возле стола, на котором стояла злополучная чашка, в разное время оказывались Алексей Вольский, Таня Демурова и Ефим Модестов. Но Таня никак не могла отравить Головню, потому что с его смертью теряла все, а Вольский и Модестов, хоть и расходились с заведующим в каких-то моментах, тем не менее вполне с ним ладили.

И еще — Опалин мог без стеснения признаться себе в этом — у него никак не получалось представить себе убийцу. Допустим, есть некто, он решился, он взял с собой в театр крысиный яд, а затем…

«Это кто-то из своих, — думал Иван, — тот, кто знает, что Головне, Касьянову и Бельгарду приносили еду на подносе из буфета… Но черт возьми, там была прорва народу! Как он не испугался? Как у него не дрогнули нервы? Легко подмешать отраву получается только в романах… Крысиный яд продается в больших банках, значит, убийца готовился, заранее отсыпал его… Куда отсыпал? Допустим, в маленькую бутылочку… И что, ему сразу повезло, что Головня не стал допивать кофе, что чашка осталась стоять на столе без присмотра? Нет, это какое-то сверхъестественное везение… Наверное, убийца ходил в театр не один день, выжидая удобный момент…»

Но дальше, вместо того чтобы по логической цепочке дойти до личности убийцы, Опалин оказывался в тупике.

«Возле стола видели только Демурову, Вольского и Модестова. За самим столом сидели еще Касьянов и Бельгард… Яд надо достать из кармана, высыпать его в чашку, и все это не привлекая внимания… не уронить, не разбить, не…»

Хлопнула дверь, вошел Петрович. Иван опустил руки на стол и переместился на стуле, приняв официальный вид.

— Что Бергман написал? — деловито спросил Логинов.

— Подтвердил выводы коллеги.

— Да? Жаль. Лучше бы Головню отравили дома, тогда все было бы ясно, стройно и логично. Жене надоело терпеть его загулы, вот и… Ну, сам понимаешь… — Петрович прищурился. — Между прочим, это у нас уже второе убийство, связанное с театром.

— Я знаю, — коротко ответил Опалин.

— Как ты думаешь, а Виноградов и Головня… Их не мог убить один человек?

— Я пока вообще не знаю, что думать, — признался Иван.

— Возьмем буфетчика Ершова?

— За что?

— Он снаряжал поднос, и он же отнес его в зал.

— Ершов не мог знать, какая чашка достанется Головне. Я уж не говорю о полном отсутствии мотива.

— А если Ершов свихнулся?

— По-твоему, он похож на сумасшедшего?

— Они все не похожи, — мрачно ответил Петрович, — до поры до времени. А что, если он хотел отравить кого угодно, не важно кого?

Опалин нахмурился.

— Почему ты так хочешь, чтобы мы арестовали буфетчика?

— Я-то ничего не хочу, — покачал головой Петрович. — А вот начальство волноваться будет. Где подозреваемые? Вот буфетчик Ершов, под арестом сидит, проверяем. — Петрович опустился на свое место и заговорил более доверительно: — Ваня, пойми, сейчас убит не какой-то пацан из кордебалета, а заведующий балетной труппой. Это же фигура. Тут, понимаешь, осторожным надо быть.

— Я не стану арестовывать буфетчика, — коротко ответил Опалин, и шрам возле его виска дернулся.

Петрович вздохнул. Он ни капли не сердился на Ивана, а просто считал своим долгом предупредить. И еще — в глубине души он был рад, что Опалин не поддался на его доводы. Можно быть хорошим сыщиком, но никчемным человеком и даже первостатейной дрянью. Иван — в силу некоторых качеств характера — не шел на компромиссы и стремился оставаться честным, несмотря ни на что. Кого-то это настораживало, кого-то даже пугало, но те, кто сработались с Опалиным, не променяли бы его ни на кого, и он отлично это знал.

— Ладно, — внезапно сказал Петрович, — в случае чего — вали все на меня. Выкарабкаемся как-нибудь… А Антон где?

Опалин объяснил, что отправил Антона на дачу Вольского с наказом осмотреться, разузнать, кто там живет, и попытаться их разговорить.

— Кому дача, а по мне, так это целый дом, — доложил Антон, вернувшись. — Два этажа, большой сад… Правда, никто за ним не ухаживает. В доме только мать Вольского и домработница Евсеева. Баба здоровенная, кулачищи, как у мужика, не хотела пускать меня в дом, но в конце концов пустила. Больше в доме никого… А, нет, еще три кошки там живут… Я их расспрашивал про Вольского…