— Была одна мысль, хотел ее проверить.

Николай Леонтьевич поглядел в его мгновенно посуровевшее лицо, понял, что из подчиненного больше ничего не вытянешь, и, не удержавшись, буркнул:

— Хорошая, получается, мысль, раз тебя из-за нее чуть не убили…

— Чуть не считается, — коротко ответил Опалин.

— Что известно о том, кто на тебя напал?

— Здоровый крепкий мужик, примерно с меня ростом. Судя по отпечатку ноги на снегу, куда он спрыгнул, — сорок третий размер.

— Пальчики есть?

— Десятки. Это же репетиционный зал. Еще он трубку хватал, когда меня душил проводом, но там смазанные получились.

— Думаешь, это Вольский был?

— А что тут думать? Сейчас вернусь в театр и посмотрю, в каком виде он явится на класс. Не явится — поеду к нему домой.

— Что, синяков ему понаставил? — усмехнулся Твердовский.

— Не только. Я еще по морде ему заехал и осколком зеркала его ткнул несколько раз. Никуда он от меня не денется.

— Ну, смотри, — многозначительно промолвил Николай Леонтьевич. — Кроме Вольского, других версий у тебя нет?

— Версий? Да все вертится вокруг него. Павел Виноградов повздорил с ним — и исчез. С Головней он будто бы не ссорился, но тот хотел осовременить балет, а Вольский этого не любит.

— Все, Ваня, довольно, — замахал руками Твердовский, внезапно поняв, что с него достаточно и балета, и театральных разборок, и вообще людей искусства. — Иди и действуй, как сочтешь нужным.

Вернувшись к себе в кабинет, где его ждали коллеги, Опалин объявил, что Петрович остается на месте, а Казачинский и Завалинка едут с ним в театр.

— Принца будем брать? — деловито спросил Антон.

— По обстоятельствам, — коротко ответил Опалин.

Со вчерашнего дня он не звонил Маше и сейчас поймал себя на мысли, что ему не хочется с ней разговаривать. Он не сомневался, что встретит с ее стороны град упреков, если арестует Вольского, и ему было неприятно думать, что она наверняка сочтет его действия личной местью ее бывшему любовнику.

Однако первое столкновение в театре произошло у Опалина не с Машей, а с Людвигом Карловичем Бельгардом, который казался крайне взволнованным всем происшедшим. Сказать ему по сути дела было нечего, и он довольно неуклюже попытался атаковать оперов.

— По-моему, вы нас ненавидите! — проговорил он срывающимся голосом. — За что? За то, что мы танцуем? Мы честно зарабатываем свой хлеб. Не верите, зайдите в любой класс, сами увидите, каких усилий стоит вся эта красота, сколько пота мы проливаем… и сколько слез, когда травмы сводят наши усилия на нет…

— Никто вас не ненавидит, — буркнул Опалин, насупившись. Глаза у Бельгарда засверкали.

— Нет, вы — вы что-то имеете против нас… Вы ведь никогда не были в балете, верно? Целый мир прошел мимо вас, а вы даже не заметили. Мир, полный красоты… и поэзии… в котором сошлось все самое прекрасное, что только может быть на свете. Музыка, танец…

— Жаль только, слов не хватает, — не удержался Казачинский.

— Слова! Их и в вашем мире хватает с избытком… Откуда вы приходите тревожить нас… и мучить. Вы даже не понимаете, что вы пытаетесь разрушить!..

— Я пытаюсь понять, кто убил двух человек и вчера пытался убить меня, — сухо сказал Опалин. Совершенно бесполезный, как он только что понял, разговор с упрямым стариком начал его раздражать. — Если ваш мир так хорош и так совершенен, почему в нем происходят такие вещи?

Бельгард не стал отвечать. Вместо этого он сказал:

— Я знаю, отчего мы вам не по душе. Искусство выводит вас из себя. Вы чувствуете, что оно выше вас, что вы ничего не можете с ним поделать. Его нельзя засадить в клетку, нельзя подчинить. Оно просто есть. И оттого, что оно вам неподвластно, вы сходите с ума.

— Ловко жонглируете словами, — одобрил Опалин. — Но вы только зря тратите время. Вы старый болтун, и больше ничего. Без вашего знакомства с Чайковским и этим… как его… Петипа вы вообще ничего не стоите.

— Вы… — начал Бельгард, окаменев от негодования.

— Да, да, — оборвал его Иван, который уже не мог остановиться, — вы все болтаете об искусстве, строите из себя не пойми кого, но на самом деле вы лицемеры и лжецы! Вы только притворяетесь, что жить без искусства не можете, а послушаешь пять минут ваши разговоры, не вот эти вот беседы на публику, а то, как вы между собой общаетесь, и волосы на голове дыбом становятся…

Бельгард растерялся. Старик, судя по всему, не привык, чтобы с ним так разговаривали. У него задрожали губы, и Опалину на мгновение стало стыдно, но он вспомнил, как чиркал спичками над трупом Павлика Виноградова, белого, как мел, и опомнился.

— С дороги, — сказал он сквозь зубы и двинулся к канцелярии. Юра и Антон проследовали за ним, но внезапно он понял, что их присутствие стесняет его.

— Вот что… Идите-ка разузнайте, в театре ли товарищ Вольский… Если да, то приведите его сюда, а если нет, караульте у служебного входа, когда он появится, и тоже сразу же доставьте ко мне. Ясно?

— А если он окажет сопротивление? — спросил Антон.

— Вас двое, он один… Справитесь. — Однако на всякий случай он добавил: — Оружие не применять.

Они ушли, и Опалин перешагнул порог канцелярии, гадая, что его там ждет. Маша сидела на своем месте перед пишущей машинкой и, держа в одной руке маленькое зеркало, со знанием дела пудрилась лебяжьей пуховкой.

Завидев Опалина с синяком на скуле и перебинтованной левой рукой, она опустила зеркало, и глаза у нее стали на пол-лица.

— Так это правда! Это тебя пытались убить в театре? Я звонила тебе, но твоя глупая соседка — Зинка, кажется? — сказала, что она ничего не знает и дома тебя нет…

У Опалина был заготовлен десяток фраз разной степени язвительности, но он понял, что Маша и в самом деле беспокоилась за него, и слова замерли у него на губах. Он молча отодвинул стул и сел у ее стола. Маша убрала пудреницу, пуховку и зеркало и села, сложив руки, как примерная ученица.

— Я вчера чуть не погиб, — проговорил он наконец со смешком. — Из-за телефона. И почему-то мне кажется, что Алексей Валерьевич был к этому причастен.

— Ты с ума сошел, — сказала Маша после паузы.

Опалин вкратце рассказал, что произошло с ним вчера, но, как только он упомянул, что человек, с которым он боролся в темноте, лягнул его, Маша упрямо затрясла головой.

— Это не Алексей! Как ты не понимаешь? Если бы он ударил тебя ногой, ты бы даже подняться не смог… Получил бы тяжелейшую травму или вообще умер бы на месте…

Она говорила так уверенно, что Опалин заколебался.

— Как вчерашний вечер? — спросил он, меняя тему. — Я хотел освободиться пораньше, чтобы мы сходили вместе в кино, но подвернулся важный свидетель…