Не помню, когда в последний раз испытывала такой подъем духа. Целая сумка канцелярии – ну прямо Рождество! Даже лучше Рождества, потому что своровала, от чего все становилось более захватывающим. Как знать, может, за кражу экзаменационной тетради полагается повешение. Конечно, если найдутся полицейские, чтобы тебя повесить.

Мне хотелось набрать еще больше. С полдюжины тетрадей я запихала под пояс штанов. Все равно одежда на мне болтается, так что, рассудила я, пусть тетрадки помогут брюкам не спадать. В сумку набила карандашей и ручек.

А потом в кабинет вошла измотанная женщина. Я быстро отошла от канцелярии к своей куче учебников.

– Мне нужна помощь, чтобы вытащить такую кипу. Я взяла на себя и брата.

– И чего ты от меня хочешь? – рявкнула женщина.

На самом деле ничего я от нее не хотела. За четыре ходки вынесла все учебники на крыльцо и стала дожидаться Мэтта. Мы поделили книжки пополам и покатили домой.

Дома рассказала маме обо всем, что произошло. Она спросила, почему я не захотела ходить в старшую школу.

– Думаю, дома мне будет лучше, – сказала я.

Если мама и была не согласна, то сил спорить она не нашла.

– Я ожидаю от тебя усердной работы, – сказала она. – Школа есть школа, неважно что дальше.

Я ответила, что в курсе, и пошла к себе. Иногда мне кажется, что моя комната – последнее безопасное место в мире. Интересно, не это ли ощущает Меган, не потому ли она никуда не выходит?

Жизнь отстой.

Как же хочется помадки.

1 сентября

Забрала к себе учебники. Или они стали весить больше, чем раньше, или у меня намного меньше сил, чем три месяца назад.

2 сентября

Не видела смысла начинать учебу в пятницу.

5 сентября

День труда[18]. Завтра посмотрю учебники.

6 сентября

Сказала маме, что занимаюсь историей (она бы в жизни мне не поверила, если бы я назвала математику), и провалялась в постели все утро.

Встала только около одиннадцати, спустилась пожевать чего-нибудь. На улице минус пять, но отопление в доме не работает, и печь не топится. Разогрела консервированный суп и съела его. А потом пошла обратно в кровать.

Днем услышала, как ушла к себе в комнату мама. Она в последнее время иногда ложится вздремнуть, чего никогда не делала раньше. Предполагалось, что она занимается с Джонни или что-нибудь в таком роде, но, по-моему, ей так же плевать на его учебу, как и на мою. И трудно ее в этом винить.

В общем, я в постели, на мне фланелевая пижама, сверху халат, еще две пары носков, я укрыта тремя одеялами и пледом и пытаюсь решить, что хуже – холод или голод. Часть меня утверждает, что самое худшее – скука, и если бы я занялась какими-нибудь уроками, то отвлеклась бы, но я велела этой части заткнуться.

Я вылезла из кровати, и что-то заставило меня пойти в кладовку. До сих пор избегала смотреть, что там у нас с запасами, предпочитала не знать. Хотелось верить, что все само собой образуется, и еда просто откуда-то появится. В каком-то смысле так уже было, пусть бы и дальше.

Мама дала понять, что визиты в кладовку нежелательны. Положенные нам продукты она оставляет в шкафчике на кухне. Видимо, не хочет, чтобы мы переживали.

Мэтта с Джонни не было дома, они заготавливали дрова. Я твердила себе, что надо бы присоединиться, что надо пойти за хворостом, но, по правде говоря, теперь меня пугает даже лес.

Кладовка вселила в меня некоторую уверенность. С виду у нас куча банок с консервами, пачек макарон и риса. Припасы для Хортона сложены в отдельном углу, и там полно еды для него в консервах и пакетах, да еще наполнитель. Мама запаслива в любых обстоятельствах, в кладовке всегда много всего. Возможно, и в мае здесь было полно продуктов.

Увидев все эти банки и пачки, я рассердилась и начала размышлять, зачем же мы голодаем, если у нас все еще есть еда? Еда закончится, и мы умрем. Какая разница, будет это ноябрь, январь или март? Почему бы не есть сейчас, пока можно?

И тут увидела упаковку шоколадной стружки. Я и забыла про нее, забыла, как бросила ее в тележку в День Безумного Шопинга.

Крыша у меня слегка поехала. В кладовке хранилась еда, которую мама не позволяла нам есть, и шоколад, самый настоящий шоколад, который она прятала, потому что в нем нет ничего питательного, и если уж мы едим каждый день по чуть-чуть, то пусть это будет шпинат.

И это, блин, МОЯ шоколадная стружка.

Я разорвала пакет и принялась ссыпать крошки себе в рот. Даже вкуса почти не чувствовала – так быстро глотала. Ушло не меньше трети упаковки, прежде чем я слегка успокоилась и смогла разобрать вкус. Шоколад! Как в воспоминаниях, только еще вкуснее. Я не могла остановиться. Хотя и знала, что мне будет плохо. Желудок уже протестовал, а я все пихала и пихала в себя. Не хотела ни с кем делиться. Это моя шоколадная крошка!

– Миранда!

Вот же елки! Так и знала, что меня застукают. И может, именно потому, что ожидала такого поворота, я сыграла этот момент максимально драматично. Проглотила еще одну горсть шоколадной стружки и вытерла рот тыльной стороной ладони. Наверно, видела похожую сцену в каком-нибудь фильме.

Это сработало. Мама начала орать. Не уверена, что разборчиво.

Но мои-то слова можно было разобрать. Я кричала прямо ей в лицо. Она прячет от нас еду! А нам необязательно голодать! Почему она не позволяет нам есть трижды в день? Какой в этом смысл, какая разница? Я по-прежнему держала пакет и так размахивала руками, что кусочки шоколада разлетались по всей кладовке.

Мама застыла. Это было страшнее истерики.

На мгновение я тоже застыла. А потом принялась собирать шоколад с пола. Набрав пригоршню, стояла и не знала, ссыпать ли это обратно в пакет. Просто торчала там как полная дура и ждала, когда мама снова превратится в человека.

– Ешь.

– Что?

– Съешь все. Ты ведь хотела. Подними все и съешь. Стружка твоя. Съешь ее всю. Не желаю видеть ни единой крошки на полу.

Я присела и стала собирать разлетевшиеся стружки. Подняв, клала их в рот. Если пропускала какую-то, мама указывала на нее. Более того, парочку она даже пнула в мою сторону и заставила проглотить.

К этому моменту меня уже тошнило.

Наконец я все собрала с пола. В пакете оставалась еще примерно четверть.

– Ешь.

– Мама, мне кажется, я не могу.

– Ешь.

Думала, меня вырвет. Но мама наводила на меня ужас. Не знаю почему. Она ведь даже не кричала. Это было все равно что разговаривать с сосулькой. Она стояла там и смотрела, как я поглощаю все до единой шоколадные крошки. Я подумала: «Это не моя мама. Это какое-то жуткое существо вселилось в ее тело».