– Да нормально все, – сказала я. – Твои не хуже моих.

– Давай их обстрижем, – предложила она. – Миранда, тащи ножницы и срежь их. Давай, нечего откладывать.

– Уверена? – спросила я.

– Абсолютно. Скорее же.

Я нашла и принесла ножницы:

– Никогда раньше не стригла.

– Да что мне терять? Я вроде как не собираюсь на модную вечеринку. Стриги совсем коротко. Так будет легче держать голову в чистоте.

Я понятия не имела, что делать, но мама подбадривала меня и напоминала стричь и макушку тоже, а не только по бокам и затылок.

Когда я закончила, вид у нее стал как у ощипанного цыпленка. Нет, хуже. Она выглядела как ощипанный цыпленок, которого много месяцев не кормили. Стрижка оголила скулы, стало заметно, как сильно она похудела.

– Сделай мне одолжение, – сказала я, – в зеркало не смотрись.

– Так плохо? – спросила она. – Ну и ладно. Отрастут. Это лучшее свойство волос. Хочешь, я тебя тоже подстригу?

– Нет, – отказалась я. – Думала как раз отрастить очень длинную шевелюру.

– Афрокосы, – предложила она. – Такие тонкие косички. Их не надо часто мыть. Хочешь, позаплетаю тебе?

– Наверное, нет, – решила я, представляя себя с копной афрокосичек и маму с ее новой панковской стрижкой.

Мама посмотрела на меня и потом расхохоталась. Это был самый настоящий смех, и я глазом не успела моргнуть, как сама хохотала, как ни разу за последние месяцы.

Мне кажется, я забыла, как сильно люблю маму. Хорошо, что мне напомнили.

20 сентября

Сегодня днем ходила к миссис Несбитт. Мама раньше навещала ее чуть не каждый день, но теперь она не может, так что я вызвалась.

У нее работало отопление, и в доме было по-настоящему тепло.

– Не знаю, на сколько хватит топлива, – сказала она. – Но если подумать, то ведь и на сколько меня самой хватит – я тоже не знаю. Полагаю, пока неизвестно, кто из нас двоих кончится первым, можно и в тепле пожить.

– Вы могли бы переехать к нам, – сказала я. – Маме бы этого очень хотелось.

– Я знаю. И с моей стороны не переезжать – сущий эгоизм. Но я родилась в этом доме, и здесь мне хотелось бы умереть.

– Может, вы и не умрете, – возразила я. – Мама говорит, мы выкарабкаемся.

– Думаю, вы-то точно выкарабкаетесь. Вы молодые, сильные и здоровые. Но я старая женщина. Я прожила дольше, чем когда-либо рассчитывала прожить. Пришла пора и мне умереть.

Миссис Несбитт не получала вестей от сына и его семьи с первых цунами. И никак не узнать, живы ли они вообще. По-моему, она считает, что если бы были живы, то нашли бы способ прислать весточку.

Мы о чем только не поговорили! У миссис Несбитт всегда в запасе байки из маминого детства. Она даже нянчилась с маминой мамой, и, по-моему, мама любит эти истории больше всего. Обожает их слушать – ведь ее родители умерли, когда она была совсем юной.

Завтра снова приду. Я мало могу сделать, но зайти к миссис Несбитт, убедиться, что все в порядке, а потом успокоить маму – это уже что-то.

От маминого вывиха только одно преимущество. Она забыла, что я должна учиться. Кажется, Джонни она тоже не гоняет.

Какая странная, странная жизнь! Любопытно, как оно все будет, когда снова станет нормальным. Если станет. Еда, душ, солнце и школа. И свидания.

Ну ладно. Я никогда не была на свидании. Но если уж мечтать, то с размахом!

23 сентября

Питеру удалось забежать к нам. Он осмотрел мамин голеностоп, согласился, что дело идет к выздоровлению, но сказал, что ей пока не следует нагружать ногу.

Мы оставили их наедине на некоторое время. Он, вероятно, рассказывал маме о болезнях, несчастных случаях и эпидемиях.

А куда деваться? Я заметила, он очень постарел. Могла бы заметить и на прошлой неделе, но в тот момент, когда мы встретились, в голове творилось такое, что я ничего не замечала. Дело не только в худобе. У него печальный взгляд. И замученный вид.

Упомянула об этом в разговоре с Мэттом, когда мы были наедине.

– Ну да, он же все время имеет дело с горем, – подтвердил Мэтт. – Возможно, большинство его пациентов умирает. И он один. После развода у него осталось две дочери, но они обе погибли.

– Я не знала.

– Мне мама сказала.

Вероятно, тревога, которую Питер испытывал бы за свою семью, теперь вся уходит на нас.

Что я буду чувствовать, когда начнут умирать мои близкие?

26 сентября

Мы с Мэттом поехали сегодня в библиотеку. Она теперь открыта только по понедельникам. И там не знают, сколько еще будут работать.

А когда уходили, я встретила Мишель Шмидт. Видимо, она все-таки не пропала.

Интересно, сколько из того, что я слышу, – правда, а сколько – выдумки. Может, с миром-то все нормально, просто мы не в курсе.

Если так, мы чистое посмешище.

29 сентября

Забавно, какое удовольствие доставляют мне теперь простые вещи. Да и всем остальным, я думаю. Мы так привыкли беспокоиться, что почти не замечаем этого.

На самом деле жизнь у нас довольно уютная. Из-за мамы печка топится все время, так что в доме всегда есть теплое место. Дни проводим, занимаясь текущими делами. Мэтт с Джонни по-прежнему таскают дрова («лучше слишком много, чем слишком мало», повторяет Мэтт как мантру, и трудно с ним не согласиться). Я делаю всякую работу по дому (хуже всего – стирка: нужно обходиться минимумом воды, все руками и дико противно) и каждый день навещаю миссис Несбитт. Прихожу после обеда, чтобы она не пыталась меня накормить (хотя она все равно пытается, а я вежливо отказываюсь), и провожу с ней час или около того. Зачастую мы почти не разговариваем, просто сидим за кухонным столом и вместе смотрим в окно. Мама говорит, у них с миссис Несбитт так же, поэтому мне незачем переживать.

Теперь мама доверяет мне походы в кладовку и выбор ужина. Банка того и банка сего. Продуктов уже меньше, чем когда произошло великое обжорство шоколадной стружкой, но, если не есть много, нам хватит еще на какое-то время.

С тех пор как я встретила Мишель Шмидт и убедилась, что никуда она не пропадала, не могу отделаться от ощущения, что все на самом деле не так плохо, как мы считаем. А если я обманываю себя? Уж лучше пусть будет иллюзия, что все нормально, чем иллюзия, что мир обречен. Так я хотя бы улыбаюсь.

После ужина, когда нам повеселее, поскольку все не очень голодные, мы завели привычку играть в покер. Мне больше всего нравится семикарточный стад. Джонни и Мэтт предпочитают техасский холдем, а мама – пятикарточный дро-покер. Решение за тем, кто сдает карты.