– Да-а-а! – уже привычно восхитился я.

Мы подошли к огромной стеклянной коробке с надписью «Пенсильвания-билдинг» – и сошли в подземный гараж. Он подал квиток дежурному, и тот быстро пригнал с какого-то глубинного этажа (тут, кажется, семь этажей вниз, небрежно сказал Григорий) машину: огромный молочного цвета «Линкольн»! И мы поехали по нью-йоркским улицам, забитым оживленными толпами: все стремились куда-то, несмотря на испепеляющую жару… а мы-то в прохладе, несмотря на «всеобщее равноправие»! Но не будем придираться, а тем более – к себе! К роскоши быстро привыкаешь и перестаешь мучиться: ну а что здесь такого-то? Элементарные удобства. Мы перескочили Ист-Ривер и въехали в низкоэтажный Бруклин. Как пояснил мне Гриня, ерзая на сиденье, мы едем по Оушн-вей (Океанский путь), главной улице Бруклина. Улица была широкая, тенистая, за деревьями стояли маленькие одинаковые домики вроде тех, что строили у нас после войны пленные немцы. Прохожие были на удивление одинаковые: несмотря на жару, в душных черных костюмах с длинными пиджаками, в черных шляпах, с завитыми пейсами, похожими на пружины, свисающими из-под шляп.

– Это ортодоксы? – со знанием дела произнес я.

– Нет! – воскликнул он опять же радостно. – Тут вообще ни черта не поймешь! Это так называемые пейсатые, в чем-то они не согласны с ортодоксами, а те не одобряют их! Тут столько всего, что даже я не разбираюсь! – с восторгом он махнул маленькой ладошкой. – Верней, разбираюсь по ходу, когда надо, – уточнил Гриня.

Мы въехали на темноватую улицу – как бы «под крышей» грохочущей надземки.

– Вот она, наша родная Брайтон-Бич! – Он вдруг блеснул слезой. – Что скрывать – все наши отсюда. Я тоже когда-то прозябал здесь. Мечтал стать великим переводчиком! – Он грустно улыбнулся. – Но постепенно вышел на настоящее дело – и теперь могу помочь остальным!

Его классический профиль гордо скользил на фоне неказистых домов его юности.

– Ну что, выйдем? – тормознул он.

Ну как тут не выйти? Его «малая родина»!

Шла толпа. Так странно я никогда еще себя не чувствовал. Наши – и в то же время нечто с ними произошло. На вид совсем наша баба жаловалась подруге:

– Мои чайлденята мне продыху не дают!

Молодой пижон говорил спутнику:

– Этот ворк затеррибал меня!

Мне вспомнился страшный рассказ Брэдбери – как космонавты высадились на Марсе… и оказались в родном городке! И лишь иногда на лицах их родных и близких проступало что-то ужасное, непонятное. Наверное, эта тревога нашла на меня с устатку: уже который день непрестанного напряжения! Тут вечно кипит нечто обжигающее, дикая смесь из несоединимого прежде. Нью-Йорк затеррибал меня!

По узкой боковой улочке мы вышли вдруг к огромному, ослепительному океану. Наконец я увидел Атлантику с этой стороны. Долгий деревянный помост вдоль бесконечного пляжа. На скамейках сидели в основном старухи, пристально разглядывая проходящих: наш – не наш?

Мы сошли на песок, к самой кромке воды. Быстро темнело, все исчезало. Перед нами была огромная тьма, в которой можно было увидеть лишь мерцающие огоньки самолетов и кораблей.

– Вот так. – Гриня махнул туда рукой. – И вплоть до самой Европы – ничего!

Мы помолчали. Какое огромное пространство разделяет нас с ними! Уцелеем ли как единая нация? Что теперь свяжет нас?

– Можешь помахать ручкой своим ближним! – улыбнулся он.

Я помахал.

– А теперь, – произнес он торжественно, – мы пойдем с тобой в ресторан. Не волнуйся, я тебя приглашаю!

К счастью, поволноваться я даже и не успел. И мы прямо с пляжа зашли в ресторан «Татьяна», слегка темноватый после сверкающего океана шатер. Впрочем, шатер тоже огромный, здесь тоже было свое «небо», но темное, в звездочках.

– Вообще, тут не так просто сесть, но меня здесь знают! – самодовольно сказал Гриня.

И действительно, официант, мелко кланяясь, провел нас за очень удобный столик на возвышении. И все, естественно, стали глядеть на нас и шептаться: «Это Грегори Голод, известнейший адвокат! А это какой-нибудь его питерский дружок: адвокат Голод очень щедр!» Естественно, этого я не слышал, но вычислил. Адвокат Голод раскланивался со знакомыми чуть свысока… или это так казалось, поскольку мы сидим выше всех. Но и там, внизу, разглядел я, сидели люди солидные, респектабельные, «нашего круга», как эти самые люди любят говорить. Вдруг там заговорили громко, торжественно:

– А теперь разрешите, – донеслось снизу, – поднять тост за нашего уважаемого…

Поднялся «уважаемый» – седой, респектабельный – такие у нас раньше были «завмаги» со связями, которые могли достать всё. Чем-то родным и забытым повеяло… Наши обычаи, фактически не изменившись, перенеслись сюда. Было принято вот так отмечать юбилеи всем коллективом – бакалейным или научным отделом или всей бухгалтерией, сдав успешно отчет. И такие же властные женщины с высокими прическами царили за столом. У стены, на эстраде, образовался концерт – и сходство с ушедшим «совком» еще более усилилось. От него вроде уехали – а оказалось, привезли его сюда, на другой берег океана. Начался концерт. Артисты все были «советские», родные, привычные, похожие то на Лещенко, то на Гурченко… А может, это они сами и есть? – подумал я уважительно. Так ведь большие люди тут за столами! Потом был объявлен акробатический этюд… свет драматично, таинственно, многообещающе погас, потом луч прожектора вырвал из тьмы изогнувшуюся девушку-змею в блестках. Чисто советский «акробатический» этюд, с элементами эротики. У нас много было такого, подаваемого под какой-либо советской личиной. «Акробатический этюд»! Спорт – в массы! Но то был не спорт!.. И все умные люди это понимали – хотя и не произносили вслух. Секс это был!.. и все понимали и наслаждались… оставаясь при этом советскими людьми! Удивительно, что это перелетело сюда. Так люди ведь те же самые! «Советский Союз»! Мы у себя такое давно забыли – а оно, оказывается, тут! Люди эти уехали, многие из протеста!.. но самое любимое перевезли сюда. Похоже, мы сохранимся и тут. И даже, что удивительно, – лучше сохранимся, чем на родине, где все прежнее исчезает так стремительно.

Принесли закуски.

– Ты понял, какая грудинка? – мычал сладостно Гриня с грудинкою в зубах.

Грудинка была действительно восхитительной. Причем абсолютно нашей: красной, с белыми прожилками. В Америке я что-то такой не видал… А у нас в последнее время такую можно было достать только по блату. А тут – рай! Да, эти люди исполнили свою мечту. Но – мечту восьмидесятых. Не заскучали ли? Нет! Солидные женщины уже лихо отплясывали – им тут хорошо. И как дома, и гораздо спокойней. Тогда еще никто не знал, что придет цунами, который ударит по Брайтону, сметя прибрежную линию… Но восстановят же!

Уже на выходе нас догнал официант и спросил: он что, обидел нас чем-нибудь? И когда мы сказали, что нет, спросил довольно развязно, почему же мы «обидели» его. Гриня вытащил кошелек.

– Только на Брайтоне официанты так себя ведут! – произнес Гриня, но не с осуждением, а с гордостью. – Ты п-понял? Одесса-мама! – И он, довольный, захохотал.