А я-то валялся после операции десять дней – и хоть бы хны! Сосед, помню, все ныл: «Ну когда же вы, доктор, меня выпишете?» – «У вас плохо заживает шов!» – «Прям как в тюряге!» – жаловался больной, щедро татуированный. А тут – свобода выбора. И все выбирают свободу!

– Так где же люди? – вырвалось у меня. – О чем же я буду писать?

– Люди? – Владимир задумался. Действительно, где? Попробую вам помочь! – Лицо его озарилось какой-то идеей. – Идемте!

Мы пошли по коридору в обратную сторону. И все явственнее доносились звуки старорежимного, но удалого фокстрота. В больнице! Вот она, американская сила духа!

В питерской больнице, где недавно побывал, я, придя в себя после операции, спустился в буфет на первый этаж. И только я поднес к губам давно желанную чашечку кофе и даже сладострастно зажмурился, услышал вдруг заунывные звуки отпевания. Я замер. Потом, повернувшись, я не только услышал отпевание, но и увидел его, со всеми мрачными атрибутами, включая сразу несколько смиренно лежащих покойников в гробах. Это сильно! Оказывается, по просьбе верующих часть нижнего буфета превратили в часовню… чтобы больные на всякий случай готовились к отпеванию.

А тут – лицо Владимира сделалось вдруг напряженно-веселым. Тут – так! Мы подошли к залу с распахнутыми дверями.

– Вообще, не совсем удобно… в их частную жизнь, – проговорил он. – Но вы, как наш Орфей, загляните.

Я заглянул – и застыл. Люди немножко напоминали мне тех… кто лежал у нас в часовне. Но тут они танцевали! Не то чтобы лихо задирали ноги, как в мультфильмах, – скорее волочились, но парами, немощно навалившись друг на друга, и широко улыбались, хотя и несколько напряженно. Что интересно – такими же были и музыканты. Однако наяривали как могли. Их улыбки напоминали оскалы вурдалаков… но, несомненно, демонстрировали американский оптимизм! Даже не знаю, какая из двух церемоний – наша или американская – испугала сильней.

– Ну? Вы поняли? – произнес Владимир. – Америка – самая жизнелюбивая страна!

Я вспомнил церемонию в нашей больнице, где клиенты при отпевании смиренно лежали в гробах. А тут они встали и пляшут фокстрот!

Я сказал об этом моему провожатому – но аналогия моя совсем ему не понравилась.

– Я думаю, что они вообще здесь не лежат! – произнес он резко.

Ну прямо, никто здесь не лежит!

– …Думаю, их привезли сюда родственники.

– На танцы? – вырвалось у меня.

Владимир даже и не ответил на это. Мы шли по светлому, широкому, чистому коридору. Навстречу нам шел, весело подпрыгивая, размалеванный клоун в широких штанах, с шариком на колпаке.

– А это к кому?

– Это обычно родственники вызывают, чтобы смягчить больному какое-нибудь трагическое известие. Чаще всего – что у него нет больше шансов.

– Медицинских? Или страховых? – Я уже чувствовал себя своим в этих безднах.

– Бывает порой так, порой этак, – твердо он произнес. – Порой родственники решают, что заводить новую страховку уже нет смысла.

– А старая исчерпана, – подсказал я.

– Да! – твердо сказал он. – И я в свое время тоже не буду бессмысленно разорять близких.

– И вам пришлют клоуна?

– Я в этом не нуждаюсь!

Сильные люди тут живут! Успешная страна… Даже не знаю, что лучше: клоун или священники в черном? Прям разбегаются глаза!

– Да… налажено тут, – пробормотал я.

– Я рад, что вы прочувствовали основы американской медицины.

– Я тоже безумно рад!

Мы вышли. Нескольких танцоров действительно вели к машинам их родственники. Верхом на стульях никого, правда, не выносили.

– Спасибо вам! Неизгладимое впечатление! – произнес я.

Он не ответил. Моя ирония, тем более касательно медицины, которой в Америке принято гордиться, явно бесила его. Да и меня, честно говоря, не все устраивало… Как я напишу эту книгу? Как я справлюсь с обычаями этой страны, которая живет по своим правилам, в которые я не вписываюсь? Как мне обуздать, хотя бы в книге, обычаи даже родной моей страны – где, наоборот, каждый делает все что хочет, а получается все равно ужас? Что будет с бедной больной девочкой, которая «попала в жернова» двух могучих, но таких разных государств? Что я могу сделать тут!.. Ну что? Разойдемся? А как же дело, за которое я взялся?

– Знаете, – сказал я. – Как-то все… не срастается. Никто ни с кем не общается. Если и общаются, то через «специалистов». А так – нет. Романы так не рождаются.

– Так вы отказываетесь? – проговорил Цукер.

– Ну даже не знаю. Девочку жалко. Но я навряд ли смогу ей чем-то помочь. Ну как-то… ничто не сцепляется! – с отчаянием проговорил я.

– Сколько еще у нас есть времени на размышления? – спросил Цукер.

Он сказал на «размышления»? Непривычное слово. Он, наверно, хотел сказать «на консультации»?

– …Наши из Вашингтона вылетают в Москву послезавтра.

– Вы с ними? – поинтересовался Цукер.

Откуда я знаю?! И нет даже «специалиста», чтобы хотя бы у кого бы узнать: «когда я вылетаю»?

– А что вы предлагаете? – спросил я.

Нашел все-таки «специалиста», на которого все можно свалить.

Но он явно колебался. Впервые заметил подобные эмоции у него.

– Ладно! – проговорил он. – Я попытаюсь связаться с Крисом. Может быть, он согласится связаться с вами.

А я-то соглашусь с ними связываться? Но я этого не сказал. Ценю свою выдержку!.. Верней, то, что осталось от нее.

– Так куда вы сейчас? – осведомился он.

Им главное – сбагрить!

Я полистал блокнот – и показал запись, которую и внес-то в последний момент, на «всякий пожарный». Думал, что буду тут дико занят. А я – свободен, увы.

– Это что? Телефон? Какие-то цифры, мне кажется, не нью-йоркские? – спросил я Цукера.

– О! Северный Бронкс! Дипломатические дома! – почтительно произнес Цукер. – Истеблишмент!

Докатился, подумал я.

– …Я самый первый был, кто переворот в Бангладеш отразил! – хорохорится Боб.

Мы мчимся через какой-то гористый лес. Оказывается, есть и такое в Нью-Йорке.

– Отразил – в смысле «подавил»? – уточняю я.

Почему-то со студенческих лет было принято куражиться над ним. Обижался, надувался. И вот – достиг! Аккредитован при ООН!

– Отразил – в смысле написал! – отвечает он обидчиво. – …А ты, слава богу, хоть вспомнил про меня!

– Извини меня… но что это за ужасная вонь? – Я долго сдерживался, но не сдержался.

– Скунс! – произносит он с гордостью. – Скунс дорогу перебежал незадолго до нас.