Когда мы возвращались в деревню, я старался держаться от Ран подальше.

В Макацу мы без промедлений собрались в обратный путь. Ради приличий староста предложил нам задержаться на день-другой и погостить. Было видно, что он искренне надеется на наш отказ – и мы не подвели. Ран, по-прежнему одетая как юноша, была готова выступить в любой момент. Во всяком случае, она не возражала против этого. Имущество Ран тоже было подготовлено к дальней дороге семьей опекунов. Когда поклажу и припасы начали грузить на мерина, я понял, что в Хакодате мне придется идти пешком.

Бедная скотина не вынесла бы еще и всадника.

Последней каплей, исчерпавшей мое терпение, явилось громоздкое хинава-дзю – фитильное ружье, тщательно завернутое в холстину, оказалось в числе приданого. Я хотел возразить, потребовать, чтобы эта штуковина осталась в деревне, объяснить, что в Акаяме ей суждено зря пылиться в кладовке – и решил не рисковать здоровьем, навлекая на себя гнев Ран.

Предложи ей кто выбор между ружьем и женихом – я не сомневался в итоговом решении.

Старому настоятелю пытались заплатить за службу на похоронах. Старик отказался наотрез. Широно принял его к себе на плечи, обмотал банным полотенцем – и мы двинулись в путь. Перед выездом я предпринял попытку взять в деревне запасную лошадь, с тем, чтобы оплатить аренду и оставить лошадь в Хакодате. Получив вежливый отказ, я готов был купить проклятую лошадь с потрохами – и выяснил, что лошадей в Макацу нет. Если местным доводилось пахать землю или запрягать животных в телеги – они пользовались тягловой силой трех тощих коров и одного бычка, тоже не выглядевшего силачом.

Староста выписал Ран подорожную. Для этого ему пришлось воспользоваться бумагой, тушью и кистью из котомки Широно – своих «сокровищ кабинета» в Макацу не было. В моей грамоте секретарь Окада указал цель поездки – «отправился за невестой с согласия родителей и дозволения службы». Я не ожидал лишних вопросов или проверок на заставах, особенно в присутствии монаха.

– Я хотел, – сказал святой Иссэн, когда мы в достаточной степени удалились от деревни, – посмертно рукоположить несчастного Кёкутэя в монашество, по обычаю школы Сото-сю. Это облегчает превращение духа усопшего в предка, в особенности если ты был крестьянином.

«В особенности если ты умер молодым, – звучало в его словах, – а после смерти часть твоей плоти употребил в пищу страдающий людоед.»

– Сыном самурая, – поправил я.

– Пусть так, – согласился старик. – Не знаю, что меня удержало. Такое впечатление, что мне запретили это делать. Знать бы еще, не сам ли я вообразил этот странный запрет!

– Может, лучше рукоположить в монашество Кимифусу? – предложил я. – Вдруг это умерит его тягу к мертвечине?

Старик вздохнул:

– Ваши решения оригинальны, Рэйден-сан. Они настолько оригинальны, что я временами даже и не знаю, следовать им или бежать от них на край света.

Я прикусил язык. Что я еще мог сделать?

Хижину Кимифусы мы увидели до заката. Повезло, наверное. А может, не повезло – я был уверен, что в первый раз мы набрели на хижину совсем в другом месте. Если честно, я надеялся, что мы пройдем мимо и двинемся дальше, избежав встречи с плотоядным отшельником, но нет – его место обитания выпрыгнуло нам навстречу, как хищник, поджидавший добычу в засаде.

– Откуда здесь жилище? – удивилась Ран.

– Ты знаешь эти места? – спросил я.

– Конечно, знаю. Тут никто не живет.

– Идемте, – тоном, не терпящим возражений, объявил настоятель. – В этом доме мы заночуем.

– Заночуем?!

Моему изумлению не было предела. Кимифуса сам говорил, что не хочет, чтобы мы видели, каким он становится после захода солнца. Я, впрочем, не очень-то хотел его видеть и при свете дня. После того ужаса, что он натворил в деревне…

– Я обещал, – глухо произнес старик. – Я буду молиться до утра.

– Здесь?

– Да.

– А если Кимифуса уйдет за… э-э… За пропитанием?!

– Пусть уходит. Его природа требует пищи, моя – молитвы.

Ран слушала нас, широко раскрыв глаза. На языке у нее вертелась тысяча вопросов, но гордость не позволяла задать их, выказав перед спутниками свою неосведомленность и любопытство. Все, что делала Ран с языком, так это облизывала им пересохшие губы.

– Хорошо, – согласился я. – Ночуем здесь.

Моего согласия никто не спрашивал. В моем согласии никто не нуждался, разве что Широно. Но мне хотелось сохранить лицо.

___________________________________

[1] Имя Ран значит «кувшинка», «водяная лилия».

[2] Следует помнить, что японский час вдвое больше привычного нам.

1

«Я вас впервые вижу!»

Первое, что мы услышали, приблизившись к хижине – это рыдания. Второе – хриплые вопли. Одно перемежалось с другим, как сямисен аккомпанирует флейте во время спектакля. Временами к музыкантам, исполнявшим песню безнадежного отчаяния, добавлялся третий исполнитель – я ясно различал глухой стук, как если бы отшельник бился головой о стену хижины.

– Что там происходит? – спросил святой Иссэн.

Я пожал плечами.

– Кимифуса сожалеет о том, что случилось ночью? Кается?

Похоже, молитва во спасение дзикининки уже не казалась монаху хорошей идеей.

– Я расчехляю ружье, – объявила Ран.

– Нет! – хором воскликнули мы со стариком.

Как ни странно, девушка подчинилась.

Мерина я привязал к кедру, растущему неподалеку от входа в хижину. Вопли и рыдания по мере приближения к жилищу отшельника звучали громче, пронзительней. Животное беспокоилось, фыркало, стригло ушами. Я еще раз проверил привязь. Не хватало, чтобы мерин в страхе сорвался и удрал со всей поклажей. Ищи его потом по горам и лесам!

– Позвольте мне войти первым, – попросил Широно. – Если людоед буен, я с ним справлюсь. Или хотя бы задержу на время.

При слове «людоед» Ран попятилась. Но, вспомнив, что ее оскорбитель Широно готов рискнуть, расправила плечи и с вызовом глянула на меня: что, слуга храбрей господина? Женщина готова составить слуге компанию!

– В этом случае, господин, – продолжил Широно, мало интересуясь поведением девушки, – уходите без промедления. Я вас потом догоню.

Я посмотрел на святого Иссэна. Монах кивнул.

– Иди, – разрешил я.

Презрение, с каким на меня уставилась Ран, было неприятным. Гордость велела мне остановить слугу и пойти самому. Но здравый смысл подсказывал, что Широно прав. В случае схватки я только помешаю: слуге придется беспокоиться и за себя, и за неуклюжего господина.