– Не валяйте дурака. Вы нужны. Вы должны спасти Францию.

Александр узнал его по плащу. Легко стряхнул гвардейца с себя, вскочил с земли, но тот цеплялся обеими руками за полы редингота, волочился за Ворониным в грязи и страстно твердил:

– Умоляю, выслушайте меня. Не тешьте свое тщеславие. Вы можете спасти их дело!

Александр отшвырнул его, растерянно оглянулся. Казнь закончилась, никто больше не обращал внимания на происходящее.

А гвардеец хватался за его локоть, за рукава, лацканы, страстно заклинал:

– Я все скажу вам, я объясню, клянусь! Только не совершайте напрасных глупостей.

Подмастерья палача уже деловито оттаскивали трупы, служитель отпихнул Александра, чтобы тот не мешал ему собирать граблями мокрую от крови солому под деревянным настилом. Миг для задуманного подвига был испорчен.

Гвардеец жарко повторил:

– Не отчаивайтесь! Ждите меня, я найду вас, я все объясню.

И нырнул в толпу. Воронин бросился за ним, уже протянул руку к плащу, как между ними вклинилась торговка марципанами:

– А вот кому Дантон?! Толстый, в меду, полный клюквенного сока?!

Отмел ее, опрокинул корзину, разлетелись по земле сладости в виде обезглавленных фигурок, но гвардеец успел раствориться в толпе. Воронин остался стоять – растерянный, опозоренный, грязный. Зато теперь он понял, кем был тот, кто мог связать друг с другом таких разных людей, как королева, Дантон, ростовщик и мадам Турдонне.

Ноздри Александра забил густой железный дух. Сотни жирных мерзких мух летали над останками тех, кто изменил историю человечества.

XXII

ПЕРВЫЙ МЕСЯЦ ПОСЛЕ казней прошел в глухом, душащем отчаянии. Раскаленными щипцами терзали жалость к казненным и стыд за то, что позволил гвардейцу помешать себе. Поначалу Александр с замиранием сердца ждал появления этого человека, обещанных объяснений, указаний, но тот испарился. Стало ясно, что мнимый гвардеец насулил невесть чего, лишь бы остановить Александра. Да Воронин и сам уже признал, что задуманный жест был всего лишь нечестной попыткой поставить себя, ничего не совершившего, в один ряд с отважными смельчаками. Ну отрубили бы голову – и что толку? Ни единая душа, кроме оставшегося без няньки дядюшки, не заметила бы.

Пасха минула никем не отмеченной, не подарившей ни обычного духовного очищения, ни надежд. Свои наивные мечты о героических поступках Воронин старался не вспоминать. Даже не надеялся выбраться из Франции живым. Страдание сменилось апатией. Из дому выходил лишь по хозяйственным надобностям.

Сегодня возвращался с рынка и едва вошел в парадное, как на него обрушились гудящие в лестничных пролетах голоса. Тотчас признал склочную ругань Планелихи:

– Тут не место врагам народа! Контракт был не с тобой, а с гражданкой Франсуазой Турдонне! А где она сейчас? Койку в Ла-Форс снимает! Мои ассигнаты ей, видишь ли, нехороши показались!

Надо бы вступиться. Что бы Александр ни думал о Габриэль, в чем бы ее ни подозревал, нельзя позволить старой перечнице издеваться над одинокой девушкой. Уже взбежал на первый этаж, намереваясь запереть обидчицу в ее собственной привратницкой, но остановил наждачный голос Шевроля:

– Сгинь, мерзавка!

Загрохотали перила от тяжести брошенного на них тела. Воронин не удивился бы, если бы эти двое перешли к открытой потасовке.

– Сама ты враг народа! Габриэль – санкюлотка получше тебя! Еще раз к ней привяжешься, отпробуешь моей конституции!

Снова затряслись кованые ограждения, и придавленной кошкой завизжала Планелиха. Прекрасно, у мадемуазель Бланшар имеется гораздо менее щепетильный и куда более напористый защитник. Да и сама Габриэль вовсе не кроткое, безобидное и тихое существо. Ворониным давно пора съехать из этого дома куда угодно, черт с ними, с уплаченными деньгами, вот только сил нет заниматься переездом.

Пока отпирал дверь квартиры, успел насладиться истошным визгом домовладелицы:

– Ты тут потише, комиссар нашелся! Ты-то кто такой? Эбертист недобитый? Скоро тебя самого национальная бритва побреет!

Лучше старого моряка домовладелица чуяла, куда дул ветер революционных перемен.

ДОМА АЛЕКСАНДР НЕ выдержал, пожаловался дядюшке:

– Иногда я готов убить Планелиху.

Дядя нацепил очки, выпрямился в кресле, строго оглядел племянника:

– В последнее время ты очень опростился, Александр. Посмотри, как ты выглядишь, – с омерзением кивнул на распахнутый ворот блузы, на развязанный шейный платок. – А все потому, что повелся со всякими смутьянами вроде этого Демулена, земля ему пухом. Не сердись, дружок, но я с горечью замечаю, что интересы у тебя стали самые низменные. Судьба Франции, Планелиха, будущее человечества… Точь-в-точь как у последнего французского трубочиста.

Сам дядюшка, проведший Пасху без благой вести, христосования и любимого овсяного киселя, интересовался исключительно одними паспортами и содержимым кухонных котлов.

– Это Планелиха донесла на мадам Турдонне. И на булочника Нодье наверняка тоже она. А теперь мерзкая баба выживает из дома мадемуазель Бланшар.

– Если судить по шуму, мадемуазель Бланшар весьма успешно отбивается.

– Ее Этьен Шевроль защищает.

– Повезло, значит, мадемуазель Бланшар, есть кому о ней позаботиться, – Василий Евсеевич привычно нахохлился. – Жаль, никого на свете не волнует, что я тут погибаю от голода, холода и тревоги за тебя.

Ублажив погибающего Василия Евсеевича, изрядно, кстати, округлившегося за месяцы голода, холода и тревоги, Александр устроился в оконной нише на широком подоконнике. Жаркий июньский вечер душил сладостью жасмина.

Откуда-то доносился топот ног, среди стен узкой улочки метался смех веселой компании, звякнула разбитая бутыль, заскрипели ржавые ворота. По булыжникам прогрохотала тачка. Внутри шевельнулось мучительное и одновременно сладкое томление. Такой прекрасный вечер, а насладиться им уже не могут ни Камиль, ни Люсиль, ни Дантон – их в этом мире больше нет. Тяжело остаться в живых одному из всех, особенно тяжело, если только нюхаешь жасмин, вместо того чтобы спасать человечество. Но на подвиги не осталось задора.

Стемнело, из окна потянуло прохладой, на ратуше пробило десять часов. Мнимый гвардеец обманул. Но теперь, когда Воронин догадался, кем был этот человек на самом деле, он понял, как мог орден Святого Людовика попасть к мадемуазель Бланшар. Конечно, Габриэль сослалась на Этьена только потому, что скрывала личность истинного дарителя. Напрасно Александр в сердцах напрямик обвинил ее в убийстве и ограблении Рюшамбо. Теперь нашлось куда более правдоподобное объяснение. Не был гвардеец агентом Дантона и никого не выдавал. И список его, хоть и имел прямое отношение к побегу Марии-Антуанетты, не был списком предателя. Гвардеец участвовал в организации побега, а в списке фигурировали те, кто жертвовал на эту затею, и те, кому эти средства следовало перечислить: подкупленным тюремщикам, охранникам и Франсуазе Турдонне. Недаром та отказывалась поверить в его предательство. Ради освобождения королевы Рюшамбо мог отдать не только сто ливров, но и орден с сапфировым перстеньком,