То, что Аннабель скрывала какую-то историю, Фредрик заподозрил уже по пути в комнату для допросов. Историю помрачнее той, что рассказал ее муж. Историю измены. Измены, в которой она винила себя. Измены, которую, по ее мнению, Бернхард никогда бы ей не простил, даже если бы очень захотел.

Пастор Бьёрн конечно же не принял то, что Бернхард с Аннабель стали любовниками. Бьёрн пришел к Аннабель сразу, как только узнал об этом. Сказал, что самое важное — это не само вступление в брак, а то, что они двое теперь вместе. В этом смысле.

Аннабель смахнула слезинку с уголка глаза. Женщина вся дрожала, и Фредрик с трудом мог разобрать ее слова.

— Он заставил меня… Отвел меня в тот самый подвал. В… это же была лаборатория, правильно? Он показывал мне какие-то трубки — такие, толщиной в палец…

— Пробирки.

— Да, пробирки. Он сказал, что они… — он произнес это так странно, — что они содержали что-то божественное. «Божье спасение», — так он назвал это. И еще он сказал, что я должна… Чтобы Бог спас и нас с Бернхардом, я должна… У нас был оральный секс.

Она выплюнула это слово, как будто так и не смогла отмыть рот от того, чем наполнил его пастор.

Много раз. Он забирал меня к себе в комнату. Днем, когда мужчины работали. И заставлял меня смотреть, как спит с другими.

Прокашлявшись, Аннабель продолжала:

— Лиза соглашалась на это. И Аннетте. Я должна была сидеть на стуле у стены, пока они… Аннетте была как будто в трансе. Она занималась этим, как животное. Они… занимались… То, чем они занимались, ненормально. Она даже не дождалась, пока Пера Улава похоронят.

Она заплакала, уткнувшись в рубашку Фредрика.

— Бьёрн Альфсен был очень, очень плохим человеком, — прошептала она ему в плечо.

— Я так и думал, — ответил Фредрик, приобняв ее.

Тина Хольтен откинулась на спинку скамейки в тени осин. Ее сумки лежали на столе. Она воспользовалась паузой, чтобы намазать лицо кремом для загара. Перед ней раскинулся зеленый луг, тянувшийся до самых валунов внизу, у воды. Там лежали те, кто пришли в молодежный лагерь партии не только ради учебы перед предвыборной кампанией.

Но большинство молодежи толпилось вокруг начальника. Заместитель руководителя Христианской народной партии Кари Лисе Ветре только что закончила выступление и раздавала всем рукопожатия, когда Тина услышала звонок. По рингтону — старой песне Селин Дион — она узнала звонок своего телефона. Скрытый номер.

— Здравствуйте, это Тина?

Пауза. Молчание в трубке затянулось, прежде чем собеседник возобновил разговор. Это был тихий женский шепот.

— Тина Хольтен? Вы работаете у Кари Лисе Ветре?

— Все верно, — замявшись, ответила Тина.

— Это Аннетте. Аннетте Ветре. Мама там?

Тина, хватая ртом воздух, резко поднялась. Сердце застучало.

— Аннетте? — наконец отозвалась она.

Тина посмотрела вдаль, на Кари Лисе. Та была окружена молодежью.

— Мне только нужно… Она сейчас с другими людьми… Одну секундочку…

Тина быстро зашагала по направлению к начальнице. Попыталась поймать ее взгляд.

— Я не могу долго разговаривать. Понимаете? Просто скажите маме, что я приеду домой. Хорошо? Скажите, что мы с Уильямом приедем домой к маме с папой. Хорошо?

Высокий женский голос в трубке дрожал. Посреди лужайки Тина остановилась. Кари Лисе посмотрела на нее. Тина помахала ей трясущейся рукой. По выражению лица начальницы было понятно, что та поняла: речь пойдет о чем-то важном.

— Скажите маме, что она не должна, не должна ничего говорить полиции. И никому другому, — прошептала Аннетте.

Кари Лисе пробивалась сквозь толпу к Тине. Сама Тина была не в состоянии пошевелиться.

— Я еще перезвоню на ваш телефон. Ее номер на прослушке. И папин тоже. Скажите, что я люблю их, и что Уильям их любит, и что я позвоню завтра. Хорошо? Мы приедем завтра.

Когда Кари Лисе Ветре схватила телефон, связь уже прервалась.

Йорген Мустю обожал, когда все кипело. Когда ведущий новостей Хеннинг Херловсен врывался в кабинеты и ходил между столами, громко крича заместителям «мудак» и «гондон». Когда журналисты неслись со своих рабочих мест в редакцию с телефоном у уха и записной книжкой в руке. Он радовался, когда вспыльчивые консультанты лаялись с сучками из пиара из-за того, что их начальники выглядели по телевизору идиотами.

Именно поэтому предобеденное время, после утренних встреч, когда репортеры уезжали готовить новости к вечернему выпуску, было самым плохим. Тогда стук клавиатуры затихал, болтовня за столами переговорных прекращалась, а какофония звонков мобильных телефонов умолкала. Пульс новостной редакции снова учащался, когда редакторы спускались в лифте, направляясь домой. Тогда наступало время, когда просыпались «темные звери» — те, что делали новости.

Это дело доставляло Йоргену гораздо больше удовольствия, чем он сам мог себе в этом признаться. Это был его источник. Он узнавал все первым. Именно из-за него TV2 было лучше, чем VG, «Дагбладе», «Афтенпостен» и NRK[39]в освещении убийств в Сульру — общине, о которой теперь знает вся Норвегия.

Тяжелой поступью Йорген Мустю шагал по бесшумному офису. Постучавшись, он вошел и закрыл за собой дверь. Это был кабинет новостного редактора Карла Сулли. Тот сидел, читая газету «Финансависен» и поедая свой обычный сэндвич с креветками из столовой. Сулли поднял глаза на Йоргена, но не начал разговор, пока его собеседник не опустился в стоявшее за столом кресло.

— Итак, — начал Сулли. — Есть какие-нибудь подвижки по делу о конфликте в следственном управлении?

Йорген, мысли которого в этот момент были далеко, уставился на Карла.

— Мы ведь обсуждали это утром на встрече редакторов.

— А-а, ну да. Картина более-менее проясняется, — ответил Йорген отстраненно.

Кудрявый рыжеволосый начальник отдела, сложив руки на столе, наклонился вперед.

— Но есть еще кое-что… Я должен обсудить это с тобой.

Сулли опустил газету и встретился взглядом с Йоргеном. Он увидел, что Йоргена что-то беспокоит, а Карлу Сулли не нравились страдающие сотрудники, и Йорген это знал. Это всегда мешало хорошему делу.

— Это касается источника. Главного источника, — сказал Йорген.

— Вот как?

— Полиция хочет знать, кто это.

Сулли посмотрел на него, нахмурив лоб.

— Ну… тут же нет никакой проблемы. Просто сказать «нет».