— Что? — растерянно моргая, переспросила я.

— На улице беспокойно.

А'Рэ только что отдал приказ оставить вас здесь.

— Приказ?

Ах да, у них же свои средства связи.

— Все настолько серьезно?

— Вы даже не представляете насколько. Вам лучше вернуться в свою комнату.

Наверное, можно было попытаться поспорить, отстоять свое мнение, но я не стала. Бессмысленно. Против бионика мне не устоять.

Кивнула, поворачиваясь и зацепилась взглядом за колбу с песком, которая снова стояла в углу. Золотистые песчинки кружили в невероятном танце. И так сложно было отвести от них взгляд.

Очнулась я, лишь когда поняла, что уже сделала два шага в сторону колбы, словно хотела коснуться.

Сумасшествие.

Тряхнув головой, развернулась и поспешила прочь из гостиной. Вошла в комнату, закрыв дверь, и так и застыла, прислонившись к ней лбом и тяжело дыша.

Проклятье!

Еще пару дней назад все было гораздо проще.

Были люди — несчастные создания, — и были дрейги — подлые оккупанты. И вроде ничего не изменилось, расстановка все та же. Ничего, кроме моего отношения ко всему этому.

И все сильнее крепла мысль о том, что я совершенно ничего не знаю. Но должна узнать.

И прятаться, скрываться в скорлупе больше не хотелось. Наоборот, откуда-то взялась смелость, о которой я даже не подозревала до этого.

С тихим вздохом развернулась, прижимаясь к двери спиной и задрав голову вверх, так, что болезненно заныла шея.

Простояв так пару секунд, повернулась, взглянув в огромное окно.

Солнце уже поднялось над городом, пропахшим ночным дождем.

Следующая ночь уже не казалась такой жуткой и страшной. У меня были вопросы, и я впервые за долгое время хотела получить на них ответы. Какими бы странными, противоречивыми и болезненными они не стали.

Завтрак, обед, полдник.

Одиночество, тишина, от которой становилось все тревожнее и тяжелее.

И ожидание.

Тревога и страстное желание увидеть дочь.

Разлуку с Айрин было переносить тяжелее всего. Дрейг знал, как наказать меня, так, чтобы я мучилась и страдала.

Никогда за все время мы не расставались с ней на такой длительный срок. Даже в самые тяжелые времена, я приходила к дочери каждый день, обнимала, целовала, рассказывала сказки.

Да, возможно она еще спит. Но не это главное. Мне надо было всего лишь увидеть свою малышку, коснуться ее, поцеловать, услышать, как бьется крохотное сердечко.

Поверить, что она жива, что есть и не исчезнет.

Это было тяжело. Ходить из угла в угол и ничего не делать.

Телевизора в комнате не было, дрейг словно стремился оградить меня от реалий враждебного мира. Только бесполезно это.

Мне не надо было видеть, чтобы чувствовать и знать. Опасности с каждым днем становится все больше. Тучи сгущаются. И центр этого — я.

Давно у меня не было столько свободного времени.

Упав на кровать, я уставилась в потолок, перебирая страницы собственной жизни. Каждый день, месяц, год. Листая, как картинки. Вспоминая что-то важное, дорогое сердцу или, наоборот, пряча глубоко внутри.

Что еще делать тоскливым днем в апартаментах дрейга? Только вспоминать.

С самого начала. Свое детство в золотой клетке. Меня фанатично оберегали и прятали. Определив принадлежность к группе риска при рождении, мы тщательно скрывали, страшась того дня, когда правда может выйти наружу.

Дело в том, что дар (если это можно было назвать даром) дремал внутри до подростковой перестройки организма. Определить хоть что-то можно было, сделав специальный тест. И то он лишь давал шансы 50/50. Я могла быть тайрифи, а могла и не быть.

Отец всегда был уверен в этом. Маниакально. В отличие от матери, которая предпочитала дождаться, когда все станет ясно.

Тем не менее, меня прятали, скрывали, специально уродовали. Очки, неряшливый хвост, мешковатая одежда и вечный страх.

«Тебя заберут, София».

«Будут ставить опыты».

«Уничтожат, разберут на органы».

«Молчи!»

«Не смотри в глаза!»

«Прячься!»

«Они везде и всюду!»

Первые особо болезненные месячные и раскрытый дар. Я помню, как тряслась от страха и ужаса, прижимая руки к ноющему животу и понимая, что самый страшный кошмар сбылся.

Я тайрифи!

Помню, как зло усмехнулась мать и ликовал отец.

У нас всегда были сложные отношения.

Без любви, поддержки и семейного уюта.

Фил Трэкот с рождения относился ко мне как к трофею, оружию, которое обеспечит ему победу.

Илли Трэкот… наверное, это можно было назвать ненавистью, скрытой, но такой обжигающе холодной.

О нет, она никогда не ударила, не накричала и не ругала меня. Наверное, боялась отца. Тот никогда бы не позволил такого обращения к своей игрушке. Но смотрела так, что я нутром чувствовала ее отношение. И не понимала. За что? Почему? Разве можно так ненавидеть собственного ребенка?

Моя жизнь до семнадцати лет была скучна и однообразна. Пуста и безлика.

Одиночка всегда и везде. Ко мне относились уважительно и холодно.

Именно поэтому я так рьяно ответила на ухаживания Уилсона, полностью открывшись.

Это даже ухаживанием было назвать сложно.

Первый букетик, который он вручил мне, приехав на званный обед. С женой и детьми.

Я тогда привычно сбежала, так привыкла быть одной. А Уилсон нашел. У искусственного фонтана, который был в нашей оранжерее. Просто разговор, неожиданное внимание, пустые слова, незатейливые комплименты, крохотный крохотные цветы ярко-синего цвета и смущение, опалившее щеки.

Помню, как тем же вечером засушила эти цветы и тайком по ночам вдыхала сладкий аромат, придумав себе героя и любовь.

Моя первая попытка сбежать из-под опеки отца. Хмельное чувство восторга и опасности. Я-то думала, что это лишь наша тайна и только.

Первый поцелуй, показавшийся мне слишком мокрым и совсем не таким, как я мечтала. Но я придумала и его. Меня любят и это самое главное.

Короткие встречи, болезненная близость, после которой так саднило между ног.

Взгляд жены Макса, с которой мы случайно столкнулись в магазине. Кольнувшее иголкой предчувствие беды. Уж слишком злорадно она на меня смотрела, словно знала что-то, чего не знала я.