Когда Тротт достаточно повалял ее по мхам полянки, и от усталости ей стали безразличны комментарии веселящихся бойцов, и подниматься на ноги стало очень трудно, инляндец протянул ей руку и так же ровно сказал:

– Достаточно. Иди, помоешься.

Алина посмотрела на испачканные землей руки, на грязную одежду, молча подхватила сумку со сменной сорочкой и штанами и пошла вслед за ним под советы бойцов, как Охтору следует девку утешить. Губы ее дрожали, но она ни за что бы сейчас не расплакалась. Алина была измотана, обижена и зла, в голове гудело, в горле царапали рыдания – и, когда Тротт остановился на берегу, стягивая рубаху, она шагнула к нему, размахнулась, видя, как изумленно расширяются его глаза, только показавшиеся из ворота, и от души влепила ему пощечину. Голова его мотнулась в сторону, а ладонь у нее заболела.

– Хороший удар, – проговорил профессор сухо, высвобождая стянутые рукавами руки, – и Алинка с мычанием, без слез, заколотила по его груди кулаками. И колотила до тех пор, пока он не взял ее на руки и прямо в одежде не бросил в воду.

Алинка вынырнула, хватая ртом воздух, провела ладонями по мокрому лицу. С волос стекала вода, и она чувствовала себя униженной и несчастной.

Тротт стоял на берегу и смотрел на нее мерцающими глазами. Пахло мхом, сырой землей и свежей водой, и словно в насмешку поблизости весело верещала парочка местных ящеров.

– Не я оскорблял вас, – сказал он тихо.

– Но вы могли бы провести занятие не у всех на глазах, – принцесса зло шлепнула ладонью по воде. – Вы же знаете, что здесь за люди!

– Именно поэтому я и поступил так, а не иначе. Потому что вам нужно уметь защищаться в любых условиях, Алина. Вы слишком подвержены эмоциям.

Она много чего могла бы еще сказать – но не стала, молча выйдя из воды. Молча она помылась, поглядывая на отвернувшегося Тротта, молча нанесла мазь на натертую кожу – и потом, вернувшись на поляну, так и не сказала ему ни слова.

Максимилиан Тротт

Принцесса, поужинав, уселась на краю полянки, у того же ствола, у которого ранее ждала Тротта, слушая байки седоусого Верши. Макс расположился у костра, переговариваясь с бойцами, доедая кашу и периодически поглядывая в сторону угрюмой спутницы. Щека его горела, и он мрачно думал, что пережимает, и серьезно пережимает. Но зато добился своего – теперь она относится к нему не лучше, чем в начале знакомства.

И это было хорошо. Потому что он достаточно долго жил, чтобы понимать, что именно видит в глазах Алины Рудлог, когда она смотрит на него.

И что ему хочется сделать в эти моменты.

– А я просыпаюсь и думаю: вот диво-то! У меня в том мире в купальне чаша стоит железная, огромная, и в нее вода горячая сама из стены льется! Ванна называется!

– А если вернемся мы, как думаете, как жить-то будем? Там все совсем другое.

– Источник подскажет как. Подсобит.

– А я воюю. Не повезло: здесь эти твари, а глаза закрываешь – и там те же твари. Оружие чудное в том мире. Труба, а из нее огонь льется. Охонгов легко палить такой.

Утреша

Макс, краем уха слушавший эти разговоры, снова покосился на принцессу – она, прислонившись боком к папоротнику, безучастно смотрела куда-то в сторону, и красноватые отблески костра играли на ее лице и крыльях.

– Умаялась девка-то, – вполголоса сказал один из дар-тени, Утре́ша, тот, что первым предлагал за нее золото. Он штопал куртку, которой зацепился за сук, разложив ее на коленях. Куртка была кожаной, крашенной охрой в тускло-красный. – Но хороша, не жалуется. Наша порода, сразу видно. Не то что мои бабы.

– Суров ты с ней, – поддакнул второй, молодой. – Как бойца учишь.

Макс пожал плечами, продолжая жевать. Ответов эта болтовня не требовала. Трогать принцессу никто не тронет – еще в поселении решили, и, даже если соблазн у кого есть, попробуют умыкнуть – его свои же порешат за нарушение соглашения в пути. До похода на поединок за принцессу никто не решился, а после, в долине Источника, могут и попробовать вызвать его.

– А я бы ее берег, – пообещал Утреша, словно подслушав его мысли. – И золота бы за нее не пожалел. Спала бы у меня на перинах, ела вдоволь, только взор услаждать оставалось.

– Только взор? – хохотнул кто-то еще.

– А что? – серьезно парировал Утреша. – С бабами я не суровый, а эта вот какая нежная, красивая. Обижать не буду, женой возьму.

– Да тут каждый возьмет, – отвечали ему почти хором.

– Охтор еще ее так пару раз поломает, и она сама от него сбежит, – хохотнул седоусый Верша. – Вон как обучает.

– А и правда, зачем? – заинтересовались бойцы. Все уставились на Макса. Он прожевал, счистил лепешкой остатки каши с хитиновой легкой тарелки, отправил кусок в рот и только потом ответил:

– Видите, слабая какая? Худая, ножки-ручки тоненькие, боится всего.

Бойцы все повернулись к Алине, и плечи принцессы напряглись. На мужчин она не смотрела. А зря – потому что разглядывали ее сочувственно и даже жалостливо.

– Ищут ее, говорил уже. Ищут, не хотят, чтобы она в Верхний мир вернулась, в жертву богам хотят принести. Если найдут, хочу, чтобы могла защититься.

– Куда ей против наемника, – буркнул Верша. – Не смеши.

– Ножом ткнуть успеет, а бегает она быстро, – ровно проговорил Тротт. – Главное, чтобы рука не дрогнула. Потому и учу так.

– Руки синие, так учишь, – проговорил Утреша с упреком.

Макс глянул на Алину – та сидела, по привычке своей обхватив руками коленки, – и отвел глаза. На запястьях ее и выше действительно была россыпь синяков от его пальцев.

– Ей тебя бояться надо, а она нас почему-то боится, – поделился боец, который днем шел в патруле перед отрядом. – Белеет вся, как кто подходит ближе. Мы тут с Хо́ршей, – он кивнул в сторону еще одного, грузного, с повязкой на голове, – хотели подойти, орехами угостить, так думали, лужу сделает от страха. Чего испугалась?

Вокруг костра пронесся смешок. Макс увидел, как принцесса нервно дернула крыльями.

Седоусый Верша прокашлялся.

– Вы на себя в тро́гше давно глядели? – проговорил он медленно. – Вот ты, Утреша, давно смотрелся?

– А что? – весело откликнулся тот, снова втыкая иглу в куртку.

– А то, что перед тобой от страха птицы на землю падают.

Мужики загоготали. Принцесса бросила на них затравленный взгляд, и Тротт поборол желание подойти и успокоить. Разговор она вряд ли слышит – разве что отдельные слова, а опасности для нее никакой реальной нет.

– Неужто я тут самый страшный? – отсмеявшись, спросил Утреша и помахал крыльями, приглашая отвечать.