– Не-е-ет, – покачал головой Верша, погладил усы и кивнул в сторону бойца с повязкой на волосах. – Страшнее всех Хорша. Вот если бы я был девкой, положим, и с одной стороны на меня охонг наседал, а с другой – Хорша, то я бы к охонгу миловаться побежал. Полетел бы!

Снова грянул гогот. Мужики продолжали насмешничать друг над другом, и Макс тоже периодически улыбался. Пока они находились в зоне влияния Источника, можно было не быть настороже. Потом-то не до разговоров будет, да и решившему похохотать свои же рот заткнут. Такие посиделки у костра были обычным явлением, и обсуждали местные всех и вся, ничуть не стесняясь. Понятие этики им было неведомо, и они очень удивились бы, если бы им попробовали объяснить, что обсуждать человека в присутствии самого человека нельзя.

– Уснула, кажись, – сказал кто-то.

На поляну опустилась тишина – все мужики повернулись туда, где, сжавшись комочком и обхватив себя крыльями, лежала беловолосая девушка.

– Ох, хороша, – пробормотал Утреша. – В золоте бы ходила у меня, – повторил он и посмотрел на Макса.

– И у меня, – поддержали его несколько голосов.

Тротт покачал головой.

– Не отдам, – сказал он. – А кто попробует увести силой – голову оторву.

– Да что я, нор поганый, девок силой уводить, – возмутился Утреша. – Договорились же. Утреша словом своим дорожит! И Источник за такое по голове не погладит. Согласился бы ты, а я уж ее бы уболтал. Ей защитник нужен и муж. Куда ей одной быть?

– Защитник у нее есть, – проговорил Тротт, поднимаясь. – И муж будет.

«Когда-нибудь», – добавил он про себя, отходя от костра. Лег на мох в корнях того же папоротника, у которого спала Алина, повернулся к ней, прикрыл глаза.

Костер догорал, и полянка почти погрузилась в темноту. Отряд располагался на ночь, за исключением двух патрульных и одного дежурного, оставшегося у костра. Макса должны были разбудить под утро, и он под звуки голосов соплеменников и крики ночных птиц начал засыпать.

Алина зашевелилась, повернувшись к нему лицом и тут же накрывшись крылом. Расслабленная белая кисть с темными пятнами синяков едва не ткнулась Максу в глаза. Он отодвинулся, посмотрел несколько минут на эти синяки и, тихо протянув руку, погладил принцессу по запястью.

Трогательная и сильная девочка.

«Маленькая девочка, – напомнил он себе, отнимая руку – потому что очень захотелось коснуться и ее обиженно надутых губ. – Принцесса. Дочь Михея».

Конец марта, Нижний мир

Максимилиан Тротт

За следующие дни принцесса окончательно замкнулась. Нет, она вела себя крайне дисциплинированно, четко выполняла команды и отвечала на вопросы, но не более. Даже по нужде не просилась в пути, перестав пить и терпеливо дожидаясь общего привала. Макс заметил это случайно: сначала обратил внимание, как она облизывает пересохшие губы, а потом – как на привале после всех дел жадно хлебает воду. И на очередной дневной остановке, подождав, пока Алина напьется из ручья, Тротт тихо, чтобы не услышали остальные дар-тени, и сухо, как всегда, когда говорил о вещах интимных, пообещал:

– Если не будете сообщать, когда вам нужна остановка, я сам начну громко предлагать ее вам, ваше высочество. Прекратите глупить и вредить себе.

– Я не хочу задерживать вас и мешать, – буркнула принцесса, исподлобья глянув на него и дунув на пропущенную при стрижке светлую волнистую прядь, которая теперь постоянно лезла ей в глаза. Губы ее были мокрыми и пухлыми, на загоревших щеках сильно выступали веснушки, и лицо как-то резко стало старше и строже.

– Ваша задача – быть готовой бежать быстро и долго, если на нас нападут, – проговорил Тротт спокойно, отводя взгляд. – Далеко вы убежите с полным мочевым пузырем?

Принцесса, покраснев, снова дунула на прядь – у Тротта даже кончики пальцев зазудели от желания поправить ее.

– Вы правы, профессор, – она мотнула головой, локон опять упал на глаза. – Извините.

Инляндец вздохнул, потянулся к ножнам.

– Подойдите, я обрежу то, что мешает.

– А, это? – принцесса раздраженно дернула за прядь. – Нет. Я сама, профессор.

И она действительно достала нож и с выражением крайнего упрямства на лице откромсала себе чуть ли не половину волос.

Богуславская теперь вообще все пыталась делать сама и помогать, где только можно было. Перед дорогой сноровисто и ловко перематывала себе ноги, и Тротт, проверяя, молча отходил: все было в порядке. Вечером, когда он говорил: «Бери нож», вставала, послушно нападала на него, стараясь игнорировать комментарии спутников, хотя периодически и краснела, и отвлекалась на них. Стойко поднималась после того, как Макс швырял ее на землю, отбивалась, если теряла оружие. В ее неловких движениях появилась какая-то отчаянная злость, но ударить ножом его она так и не могла. Отважно терпела жесткие захваты, с сухими глазами терла ушибы, после занятий говорила неизменное «спасибо» и устало брела к воде. Тротту все тошнее было от этого «спасибо» и от ее печальных глаз.

На второй вечер, после занятий и трапезы, Алина, опустив голову, шагнула к костру и начала под комментарии веселящихся дар-тени собирать посуду в опустевший котел, а затем пошла к ручью – скрести и мыть. Дар-тени, наупражнявшись в остроумии касательно соплеменницы, постепенно поутихли, переключившись друг на друга. Принцесса их еще боялась, это было видно, но желание доказать, что она не бесполезна, было сильнее. И это желание, и обида ее были настолько очевидны, что Тротту было и совестно, и немного забавно наблюдать за спутницей. И за собой. За собой он тоже наблюдал с крайней степенью едкого удивления, слыша на периферии сознания то умирающего от хохота Мартина, то насмешливый голос все понимающего Мастера клинков.

На последнем ночном привале, когда принцесса вернулась от ручья, раздав спутникам разномастные отдраенные тарелки, неугомонный Утреша сунул ей в руку лакомство – застывшую папоротниковую смолу, сваренную с медом и местным зерном. Она вздрогнула, едва не отдернув ладонь, и Макс, наблюдающий за этим, напрягся, но Утреша справился сам.

– Не бойся, – сказал он так утрированно-ласково, что остальные подавились смешками, – я не обижаю баб. Это сладкое, попробуй.

Алина Рудлог

Принцесса дернула головой, словно хотела посмотреть на Макса и спросить, можно ли. Но не стала.

– У меня есть, – проговорила она и аккуратно положила лакомство рядом, на тарелку. – Не надо.

– Бери, бери! – дар-тени вскочил, схватил ее за руку, снова вложил. Алинка испуганно замерла.

– Утреша, она не хочет, – негромко высказался Тротт. Радушная улыбка соплеменника немного потускнела, и он отступил – не из страха, из уважения.