Мадам Гиртс и я посмотрели друг на друга поверх склоненной головы Элисон. На некоторое время мы заключили нечто вроде перемирия, но я не хотела позволять ей сейчас распоряжаться.

– Заварите чаю покрепче, а я отведу Элисон наверх.

– Она сейчас нуждается вовсе не в чае, – бросила в ответ мадам, но было понятно, что это только для острастки, и она сделает все так, как я сказала.

– Крепкий чай, с сахаром для Элисон, для меня без сахара.

Я стала медленно подниматься по узкой лестнице, поддерживая Элисон. Она еле-еле переставляла ноги, словно надеялась никогда не добраться до верха лестницы. На верхней площадке левая дверь вела в супружескую спальню.

– Мне сюда, – слабо произнесла Элисон, поворачивая в небольшую выбеленную комнату с одной кроватью, умывальником, маленькой тумбочкой и креслом с прямой спинкой.

В комнате витали запахи фиалок, мяты и рвоты. Занавеска кремового шелка на окне была опущена, но лучи яркого солнца все равно пробивались сквозь нее и создавали в комнате какую-то нереальную атмосферу, напоминающую театральные декорации.

Я помогла Элисон улечься в постель.

– Давай я причешу тебя.

Она выглядела такой чистой и веселой, играя свою роль в спектакле накануне вечером. Теперь ее длинные волосы спадали в беспорядке прядями на лицо. Я подложила подушки ей под спину так, чтобы она могла полусидеть в кровати. Сначала я расчесала щеткой одну половину ее волос, потом другую и заплела их в косы. С косами, лежавшими на плечах, она выглядела совсем девочкой.

Положив щетку для волос обратно на умывальник, я спросила:

– Сколько тебе лет?

– Двадцать один год.

– Столько же и Люси.

– Я на два месяца старше Люси.

– Элисон, я знаю, что сейчас все представляется тебе ужасным, но, поверь, все утрясется. Постарайся не волноваться.

Элисон прижала руки к груди. Ее круглое лунообразное лицо побледнело и осунулось. Она казалась совершенно измотанной. Дышала она неровно, с трудом, но хотя бы перестала плакать. На тумбочке рядом с ее кроватью стояло блюдце с шоколадными конфетами и стакан с водой.

– Я должна быть в понедельник на работе, – с подвыванием запричитала она. – Что мне делать, если я буду так выглядеть?

Я осторожно протянула ей стакан воды.

– Выпей воды и успокойся. Через минуту принесут чай, и ты сразу почувствуешь себя лучше. Пока не думай о работе.

– Если я потеряю работу…

– Помолчи.

Элисон выпила воду из стакана и протянула его мне. Я осторожно взяла его двумя пальцами и положила в свою сумку. Если повезет, с него можно будет снять отпечатки пальцев, и тогда я узнаю, помогала ли она Люси составлять записку с требованием выкупа.

Я подтянула к ее кровати плетеное из ротанга[53] кресло и опустилась в него. Наступило молчание.

Через пару минут в комнате появилась мадам Гиртс с двумя чашками чая на подносе. Она поставила поднос на умывальник и подала нам по чашке. Элисон не пошевелилась, чтобы взять свою. Тогда мадам Гиртс поставила чашку на прикроватную тумбочку. Делая еще одну попытку навешать мне лапшу на уши, она сообщила:

– Элисон выпила вчера слишком много вишневого ликера вечером и осталась у нас ночевать.

Стало быть, она избрала такую линию защиты. Я сделала глоток чая, который оказался щедро сдобрен сахаром.

– Это твой чай, Элисон. Выпей его. Это будет гораздо лучше, чем вишневый ликер.

Ради Элисон я держалась спокойно, хотя на самом деле мне хотелось столкнуть мадам Гиртс с ее собственной лестницы.

Элисон принялась за свой чай. Я ждала, когда мадам Гиртс выйдет из комнаты, чтобы спокойно поговорить с Элисон. Но, перехватив пристальный взгляд мадам Гиртс, я вышла вместе с ней на площадку лестницы, закрыв дверь за нами обеими.

– Так что? – спросила хозяйка. – Она перебрала вишневого ликера. И упала с лестницы.

Когда я ничего не ответила на это, она завела меня в другую комнату, чтобы Элисон ничего не услышала из нашего разговора.

Не давая ей возможности выдумать новую ложь или попытаться оправдать свои действия, я сказала:

– Вы просили меня не говорить вашему мужу, что вы ездили на поезде в Лидс. Теперь я знаю причину этого. Вы были в какой-то аптеке и купили то, что вам было надо. Месье Гиртс может поверить вашей истории с вишневым ликером. Но не надоедайте с этим мне.

На этот раз мадам Гиртс, похоже, лишилась дара речи. Она заломила руки весьма драматическим жестом.

Но почему я так зла на нее? Успокойся, сказала я себе. Это просто не мое дело. Эта глупая женщина искренне верит в то, что поступает наилучшим образом.

– Вы знаете, что то, что вы сделали, считается в Англии преступлением? Это подходит под определение преступления против личности и подпадает под действие акта от 1861 года[54].

Мадам Гиртс перевела взгляд в окно, будто была способна улететь отсюда.

– Как лучше. Я только хотела сделать как лучше.

– Вам страшно повезло, что все это не сработало, – произнесла я с куда большей уверенностью, чем это чувствовала.

В конце концов, у Элисон все еще может случиться выкидыш. А я не была посвящена во все обстоятельства. В этот момент я подумала о матери Элисон, занятой подготовкой к благотворительной церковной ярмарке и недовольной тем обстоятельством, что часть выручки пойдет в пользу падших женщин. Не так-то просто было бы для Элисон признаться в своей беременности такой матери. И, конечно, в этом случае она потеряла бы работу в адвокатской конторе.

Мадам Гиртс сжала губы в тонкую ниточку.

– Молодой человек никогда на ней не женится. Я знаю это от его отца, который категорически против подобного союза, – он дал мне понять это вполне определенно.

Я сразу же поняла, что этим молодым человеком является Родни Милнер. Очевидно, Лоуренс Милнер вряд ли бы пришел в восторг от перспективы брака своего сына с дочерью вдовы, которой приходится зарабатывать себе на жизнь. Такой брак шел бы вразрез с его планами возвыситься в обществе Харрогейта.

Мои чувства по отношению к мадам Гиртс смягчились, но не более чем на мгновение. Я хотела сказать ей, что Милнер мертв, однако вспомнила запрет инспектора Чарльза. Вряд ли в этом был смысл сейчас, когда уже половина Харрогейта знает и судачит об этом убийстве. Но не мадам Гиртс.