Или вот:

«Я сижу в туалете на унитазе и внимательно рассматриваю собственный пенис, внутри пустота. Я думаю о наших объятиях, о ласках, обо всем, что проделывала она с моим членом, который был посвящен только ей одной. Обеими руками я направляю кончик орудия внутрь своего лобка. Глубокий вдох прежде чем выстрелить, такое грязное маленькое пятнышко, смехотворное доказательство моей возмужалости».

Конца этому не предвидится. Как видите, доброй воли не занимать. Все это произведет соответствующий эффект на среднестатистическую потребительницу, которая сочтет, что «все это отвратительно», и поспешит забронировать себе билеты на ближайший круиз, который так расхваливали в ее модном журнале. Дальнейший ход можно просчитать заранее: все это бесконечное описание блевотины ведет к рекламе косметических средств, точно так же, как прежде все дороги вели в Рим. Мать семейства, наконец-то, будет обо всем осведомлена благодаря потрясающему признанию любовника-гомосексуалиста некоей знаменитости:

«Моя мать видела, что на меня оказывалось влияние. Я не мог позвонить ей, сходить ее навестить. Дюрас отличалась чудовищной ревностью. Она ненавидела мою мать, моих сестер. Мужчина ли, женщина, я ни на кого не имел права взглянуть… Невозможно себе даже представить… Она не отпускала меня. Я работал целый день. Посуда, пишущая машинка, кино, прогулки на автомобиле, день, ночь, это никогда не кончалось… Когда моя мать приезжала в Париж, мне приходилось видеться с ней украдкой. Мне было страшно. Я всегда смотрел на часы. Мне было очень плохо. Я чувствовал себя виновным за все…»

И это еще не конец:

«Она не выносит меня. Она не выносит себя. Она выставляет меня за дверь. Она угрожает мне, здесь ничего нет вашего, все мое, все, понимаете, деньги мои, я ничего вам не дам, ни сантима, вы двойное зеро, полное ничтожество. Она не понимает, почему я настаиваю, почему остаюсь, здесь, с ней, один с ней, а она одна со мной. Порой это становится совершенно непереносимо, она хочет все разбить, все разрушить, разрушить меня, бить меня, оскорблять, уничтожить, убить меня. Она говорит, что убить хочу я. И это сильнее меня. Она прекрасно понимает. Все понимает. И эта ясность ума чудовищна. Весь мир становится чудовищным, весь мир — это сплошное страдание, и я тоже, потому что она видит, что я здесь, она меня видит, а порой не хочет видеть то, что я есть, то, чего она не понимает, и все же знает обо мне. Она больше не хочет, она хочет убить, убить себя. Она хочет умереть. Она хочет видеть меня мертвым с нею…»

И т. д., и т. д.

На вас это произвело впечатление? Вы не правы.

Вы смеетесь? Вы не правы.

Ад существует.

Дора, обнаженная, ничком на постели:

— Они что, ненормальные?

— Да нет же.

— Они лгут?

— Это их правда.

— Все время?

— Без остановки.

— Они притворяются?

— Это уж непременно.

— Но зачем?

— Они отвечают социальному заказу. Имя им скорпион.

— Это дьявольски.

— Это Дьявол.

— Ты в это веришь?

— Конечно. С одной стороны — перевозбуждение, с другой — депрессия. Провокация, покорность. Привести в отчаяние род людской — это гигантская работа.

— С какой целью?

— Отомстить за себя.

— За что?

— За все, ни за что, за прошлое, за настоящее, за будущее, за существование. За то, что здесь, а не там. За самого близкого, начиная с себя самого. За своих родителей, папу, маму, братьев-сестер, мужей, жен, детей, друзей, подруг, любовниц, любовников.

— А спортсмены?

— То же самое.

— Ученые?

— Idem.

— Все в аду?

— Хоть отбавляй.

— Но хоть на нас запроса не было?

— Нет.

Продолжение в постели, в темноте.

Господин Лежан маленький, темненький, почти лысый, хорошо одет, сосредоточен: настоящий руководитель старшего звена в кампании Леймарше-Финансье. Он пригласил меня на обед, чтобы донести как можно ближе свой гуманистический пафос. Времена настали такие, что он приглашает во всю мочь, контроль активизируется, охота за мозгами открыта. Я слушаю его. Он серьезен, лишен всяких иллюзий, он декламирует свой текст с нескрываемой скукой, но, если ему вдруг начать противоречить, наружу прорывается истинный фанатизм. Должно быть, он много страдал в детстве и юности. Унижения, неоцененные достоинства, неосуществленные желания, теперь самое время взять реванш, короче, идеальный социальный прототип, к которому отныне тянутся все (у госпожи Лежан строгий серый костюм, страшно деловой вид, натужная веселость, мобильный телефон, который звонит каждые десять минут). Поскольку всякого рода деятельность исходит от Центрального учреждения Леймарше-Финансье, больше не существует — даже на крайний случай — реальности, отвечающей этому имени, ее невозможно показать извне, поскольку единственно допустимая критика исходит из Бюро Негативных Сообщений. Хотите вы этого или нет, но все равно вы ЛФ. Кто не ЛФ, тот мертв. Разумеется, вы всегда можете сделать вид, будто принадлежите к синдикату ЛФ, который осуждает злоупотребления ЛФ. Вольно вам подвергнуться еще большей слежке, если только вы сами не предпочтете решительно вступить в полицию ЛФ, которая, под названием Лига анти-ЛФ, устроена на манер секты, которая денно и нощно вторгается в вашу личную жизнь. А есть еще более секретная террористическая организация ЛФ против ЛФ: ну что ж, в добрый час, надо любить умирать, а уж кандидаты приложатся.

Я вижу, что, несмотря на все мои предосторожности, господин Лежан полагает, будто что-то все-таки не так (а именно мой голос, хотя я стараюсь говорить как можно меньше). Он путается, теряется, обрушивает на меня шквал цифр, не слишком хорошо помнит, что ему обо мне говорили, сбивается, рассказывая о своем путешествии в Индию, вновь вспоминает про свою тарелку, смотрит на часы, думает о следующей встрече. Он сам уже не понимает, зачем нужен этот обед, наверное, ошиблась секретарша. Задает несколько формальных вопросов на обычные темы, безработица, образование, американские выборы, Ближний Восток, Международный Валютный Фонд… Я добросовестно пересказываю прочитанные когда-то статьи, вполне благонадежные передовицы… Он чувствует, что я тяну время… Блеск в глазах, однако… Так и есть, он вспоминает… Моя азиатская подборка, частенько вспоминаемая с насмешкой журналом «Трилатераль»… «А как вам Китай? — спрашивает он безразличным голосом. — Китай? — обеспокоено переспрашиваю я. — В последнее время я часто перечитываю Чжуан-Цзы. — Чжуан-Цзы? — Ну да, это, и в самом деле, очень сильно…» Господин Лежан отпускает поводья… мысленно вычеркивает меня из списка, озаглавленного «имеющиеся в распоряжении интеллектуалы». Затем все же перепроверяет. Воодушевляется. Внимательно следит за моей реакцией. Все мешает в кучу. Пересказывает, заикаясь, привычную пропаганду ЛФ. Выдает вперемежку, что Мао был кровавым тираном, Хайдеггер самозванец и шарлатан, Ницше опасный псих, Селин омерзительное чудовище, Дебор жестокий параноик без стыда и совести, Маркс и Фрейд вышедшие из моды мечтатели… Я грустно киваю головой. А вот и счет, господин Лежан очень спешит. На всякий случай, уже находясь на тротуаре, он спрашивает меня, видел ли я последний фильм, о котором так много говорят. Нет, не видел. Он усаживается в машину с шофером. Он напрасно потерял время. А я так нет.