«Нембутал, Альдомет, Тетрациклин, Хлоромецетил, Серпазил, Ларгостил, Стелазин, Элениум, Стрептомицин, Трифтозин, Галоперидол, Аминазин, Тизерцин, Аристокорт, Фенилбутазон, Аллопуринол, Рестеклин, Неокортеф, Хлоринал, и горы, просто горы всякого рода транквилизаторов».

Погода прекрасная, ночь, окно открыто. Клара в очередной раз ставит «Партитас», чтобы снова, сев поближе, прослушать некоторые пассажи. Она очень забавная в такие минуты, сидит, закрыв глаза, сильно наклонившись вперед, кисти рук совершенно неподвижны, все движение пальцев происходит в ее голове. Немного шевелятся лишь ступни. Пальцы ног. Слух переместился в лодыжки, пятки, подошвы. Я вижу ее и в то же время совсем не вижу. Она вся унеслась в тот день, когда была сделана запись, в тот час, в те минуты, те секунды… 010001… 010002… 3, 4, 5, 6, 7… Двадцать тысяч лье под толщами нот… Нагромождение городов, башен, аэропортов… Торонто, Париж, какая разница… Только найдите мне рояль… Этот Стейнвей?.. Нет, какой-нибудь другой.

Любовь расплывчата, близость точна.

Синее нуждается в черном.

У Доры есть ключ от маленькой железной дверцы, выходящей в парк… Дожидаемся ночи, входим… Трава похожа на черный бархат, обнимаемся, пересаживаясь со скамейки на скамейку, статуи живут в свой белесой нечеткости, цветы отдыхают. Мы созданы для существования на ощупь, вслепую, прикосновения, шепоты, едва наметившееся кружение, стремительные па. Как в тумане, фильма не будет, изображение исчезло. Остались рот, запахи, пальцы, и вдруг лобовое столкновение взглядов. В конечном счете, выступление в суде Доры с защитной речью тоже не что иное, как призыв, обращение к чему-то незримому, к скрытому, потаенному мотиву… Мы же специалисты в области неисчисляемого, неощутимого, ничем не заполненных интервалов. Город исчезает, сад дышит. Мы, словно прежде в сельской глуши, почти обнажены в пустыне под названием Париж. Надо же, скоро начнется гроза. На мгновение прикоснемся к молнии, здесь, в двух шагах от китайского музея…

Мы добрались до номера пятьдесят четыре в «Книге перемен», Гуй-Мэй, что можно перевести как «Невеста». Сопровождающая это слово идеограмма представляет собой молодую женщину, ведущую хозяйство, и еще одну женщину со значком, обозначающим «еще нет». В верхней части гексаграммы узнаю Чжэнь, то есть возбуждение, гром, а в нижней части — Дуй, радостность, водоем.

Комментарий гласит: «Личная склонность радостно наполняется новой энергией. Над озером бушует гроза. Ситуация меняется как раз в данный момент. Чтобы двигаться вперед, вам необходимо отыскать средство высвободить скрытую в вас энергию. Вы достигнете этого через женщину и инь. Не пытайтесь справиться с ситуацией. Приспосабливайтесь и делайте то, что требуется. Реализуя свой потенциал, вы сами увидите, от чего следует избавляться. Понятие „невеста“ отражает единство Неба и Земли. Если бы Небо и Земля не сумели прийти к соглашению, что стало бы с мириадами живых существ? Для невесты это и конец, и начало одновременно. Соедините удовольствие и склонность. Именно так добывают девушку. Не навязывайте своей воли. Не стройте никаких планов, не давайте указаний кому бы то ни было. Будьте гибким, приспосабливайтесь к обстоятельствам».

Забавно все-таки разгадывать непосредственно, в самой глубине глаз, разорванные или непрерывные черточки «Книги перемен». Можно подумать, что какая-то пластинка крутится с предельной скоростью, белое и черное, захватывая все цвета вперемежку. Это становится заметным лишь иногда, когда она замедляется и делает знак, как если бы между вами и вами шел дождь. Спросонья? Возможно. Или же совершенно внезапно, в самых неожиданных местах. В данный момент я спокоен, я пишу. Моя маленькая комнатка в мансарде могла бы быть комнаткой в Лондоне, Марракеше, Майами или Шанхае. Я отчетливо вижу Дору перед собой, на странице: ее кожу, ее дыхание, жесты, ее заботы, ее ложь во спасение и еще, порой, в ее взгляде, смертный саван. Основное правило — рассказывать о неразделенной любви, о тупиках, драмах, обидах, неудачах, а я так все делаю наоборот. Любовь между смертными возможна. Война полов это насильно навязанная социальная иллюзия. Да, мы воюем, но воюем против этой власти деструкции и ненависти. Наше богохульство, наше ниспровержение — именно в этом. Следовательно, вывод: будем гибкими, приспособимся к обстоятельствам.

Три разорванные черточки, три непрерывные: это очень просто, и ничего нет сложнее. Через эту комбинацию китайцы отыскивают то, что они сами именуют десятью тысячами существ. Они об этом даже не думают, просто они такие. Все говорят, что они вот-вот станут подобными нам, что они утопают в идеологии потребления и технократии, что они «американизируются». Конечно, конечно, но хорошо смеется тот, кто смеется последним. Первым человеческим существом был китаец, китайцем будет и последний. Какая тишина под черным потоком. Издалека слышно лишь отвратительное муторное журчание. У великой природы свои законы, несмотря на жестокое опустошение, какому ее подвергли. Показатели Биржи растут, но семейство Леймарше-Финансье преисполнено беспокойством. Куда же несемся мы, как сумасшедшие? К скорби и тревоге. К отчаянному самоуничтожению.

Три непрерывные черточки, три разорванные: возбуждение, гром; радостность, водоем. Вещи отыскивают друг друга издали, сближаются, зовут друг друга, отвечают, внезапно появляются вместе, а затем снова отдаляются одна от другой, расходятся. Старый семейный роман, крепко спаянный в девятнадцатом веке, разваливается с резким скрежетом. Франция — это лучшее место, чтобы наблюдать подобную сцену. Старая крестьянская страна, ободранная до костей, цинично экспроприированная. В конце концов, оно и к лучшему, комедия слишком затянулась, матери и дочери сделались совершенно невозможными. Белая женщина проводит свои дни в беспрерывных истериках и припадках. Обернемся к Азии, бог с ними, нашими провинциями. Возьмем мимоходом все, что есть там лучшего, такого больше не увидишь.

В моем квартале на бульваре по утрам разворачивается рынок на старинный манер. Он начинается сразу за кафе, куда рано утром я прихожу читать газеты. Это место встречи по-деревенски: мужчины за стойкой, женщины расселись по всему помещению, болтают, пьют и курят. Вот, опять она, прекрасная рыжая колбасница, сидит со своим горячим бульоном, читает. Какую газету? Отсюда не разглядеть. Она в теле, у нее лукавый вид, на ней белый передник и сапоги. Снаружи начинает падать мелкий дождь, капает на темно-зеленые крыши палаток-магазинчиков, расставленных прямо на бульваре. Там выстроились в один ряд, бок-о-бок, цветочная лавочка, мясная, сырная и рыбная, но колбасница, бесспорно, является королевой бала. Чуть полноватая, согласен, но очаровательная. Прелесть здоровой полноты, полная противоположность советам иллюстрированных журнальчиков Леймарше-Финансье. Первые признаки уютного двойного подбородка, ловкие, чуть пухловатые, как сосиски, руки, черные серьезные глаза, уставившиеся в колонки газеты. Она закуривает, теперь все качества при ней. Она чистоплотная, здоровая, розовощекая, с маленьким носиком. Знающая все о мясной продукции, она вернется минут через десять к своему аккуратно прибранному прилавку, ветчинам, колбасам, свинине с кислой капустой на вынос. Она будет улыбаться хозяйкам, станут видны ее передние зубы, чуть расставленные, признак силы и удачи. Вот она поднимается, застегивает свой передник (удачный кадр для фильма), в ней чувствуется какое-то животное начало, корни которого далеко, там, где по летним лугам разбросаны все эти французские фермы, там, где быки, бараны, свиньи, коровы. Она выходит, я иду прямо за ней, след в след, под дождем, она меня не видит или, скорее всего, заранее знает, что нужно делать вид, будто она не видит меня, а я делаю вид, что не вижу это едва заметное колыхание ягодиц под халатом, втянутые плечи, выставленные вперед груди и начинающий выпирать живот, за который ей, несомненно, досталось бы от рекламных журналов. Она входит в свой дворец, раскинувшийся прямо на тротуаре. Это удивительное зрелище — как она исподтишка окидывает взглядом свои владения, все эти свиные окорока, поданные, словно это изысканные кондитерские изделия. Она поворачивает голову вправо, влево, осматривает, бросает взгляд мимо меня, словно меня не существует, но нет же, как раз напротив, я очень даже существую. Я демонстративно останавливаюсь, покупаю букет роз у ее соседки, невзрачной и напрочь лишенной обаяния.