Странный бизнес «Конкуренции и процветания» состоял в организации самых разнообразных конкурсов — не важно, каких: на лучший дизайн подарочного календаря, якобы заказанного ООН, на лучшее исполнение на волынке по фантомному культурному лжепроекту ЮНЕСКО, на лучший дизайн сети модных парикмахерских, на смену плитки в несуществующем бассейне старой школы, стены которой не знали ремонта лет сто, на место ведущего редактора кабельного телеканала, на пост замдиректора сгоревшего двадцать лет назад государственного цирка… Конкурсы объявлялись публично, в какой-нибудь популярной многотиражной газете, и на них откликались сотни доверчивых простачков. Эти наивные люди приходили в наш офис на улице Ивана Шишмана, доверчиво покупали дорогостоящие бланки и вносили по двести-триста тысяч левов за оформление документов (это было еще до введения в нашей стране Валютного совета, стабилизировавшего курс валют, а тогда из-за инфляции счет деньгам шел на тысячи), чтобы получить право участвовать в столь многообещающем проекте. Через несколько месяцев, когда конкурсанты заваливали нас своими идеями, очумев от бессонницы и надежд, «Конкуренция и процветание» опять-таки публично объявляла, что «в связи со слабым интересом и низким уровнем конкуренции конкурс откладывается на полгода». При желании явившиеся на первый тур конкурса могли снова купить безумно дорогие бланки и внести очередные триста тысяч левов, чтобы участвовать во втором туре. Моя должность называлась «эксперт», на самом деле я выступал в роли мошенника чистой пробы. Меня стала мучить совесть, но куда страшней было то, что шеф норовил во всех спорных случаях прикрыться мной. «Это решение нашего многоуважаемого эксперта», — отвечал он, отсылая брызгающих слюной и кипящих от ярости соискателей ко мне. Я шкурой почувствовал, что в следующем туре озверевшая толпа меня просто линчует, и своевременно сделал ручкой. Мое место заняла вышедшая на пенсию оперная певица с мировым именем.

В том же проклятом для меня году по телевидению демонстрировали сериал «Страсти». Неожиданно мне позвонил бывший литературный критик Бебо Тончев, с которым мы друг друга недолюбливали, теперь он был владельцем издательства «Бронзовый Икар».

— Марти, — раскашлялся он в телефонную трубку, — знаю, что ты сидишь без работы. Хочу предложить тебе позорище, но можешь заработать хорошие деньги.

— Обожаю позориться, — ответил я, — о какой сумме идет речь?

— Ты еще не спросил, о какой работе идет речь.

— Две тысячи долларов, — отрезал я, — и если нужно, я прилюдно оголюсь на площади Баттенберга.

— А почему именно две тысячи? — снова раскашлялся он.

— Столько мне нужно на издание книги.

— И ты, Брут… Книги сейчас не покупают.

Его предложение превзошло мои самые мрачные ожидания, оно было не только отвратительно, но и действительно позорно.

Он хотел, чтобы я написал роман по сюжетной канве сериала «Страсти» под псевдонимом Марко Катани — даже придумал творческую биографию этому «весьма значимому и популярному» итальянскому писателю.

— Что ты умолк, — прокашлял он в трубку, — как ты понимаешь, Марко — это от Марко Поло, а фамилия Катани на слуху, народ запомнил ее из сериала «Спрут».

— Я думаю, — ответил я. Мама, уронив раскрытую книгу на колени, смотрела на меня с надеждой.

— Всем нужно как-то жить.

— Две тысячи долларов, и я твой.

— Ладно, — пробормотал он, — но только наваяешь «Страсти» в двух томах. Это ведь сто серий, будут тянуться весь год.

Мы с ним подписали договор. Бебо привез мне старый видеомагнитофон и штук пятьдесят кассет. Более бездарного и тупого сериала я не мог себе представить! До обеда смотрел «Страсти» — все серии подряд герои повторяли одно и то же, им просто нечего было делать. После обеда, усмиряя свое отвращение травяным чаем, я садился за машинку (тогда у нас еще не было этого чудовища — компьютера) и погружался в вихрь любовного сюжета, который мне приходилось самому придумывать. Пять месяцев жизни я пустил по ветру — на страсти — чувствуя себя самым ловким графоманом из всех, кого знал. Получился довольно приличный роман. Вероника даже назвала его «психологическим текстом с дискурсом в наши болгарские проблемы». Я погрузил героев в сомнения и измены, в клубок интриг, в расставания и банкротства, сделал и несколько «горячих» сцен, по совету своих приятелей-журналистов. Пока Бебо тянул кота за хвост и готовил книгу к печати, «Страсти» сняли с экрана. Успех у романа получился вялый, громоподобное имя Марко Катани осталось незамеченным, а Тончев заплатил мне столько, сколько стоил выпитый мной чай и выкуренные сигареты.

Последняя работа, которую я сумел найти, выпала мне, благодаря стараниям моей бывшей подружки, психолога. Мы случайно встретились на площади Славейкова, она как раз получила зарплату, и мы с ней напились в кафешке у Иванны. Двадцать лет назад мы яростно занимались любовью, на этот раз она привела меня к себе домой, но у нас ничего не вышло. Она постарела и находилась в процессе развода, а я был грустным безработным. В ее панельной мансарде царил зверский холод (она отключила батареи, чтобы сэкономить на отоплении), мне на колени постоянно лезли две ее кошки, любопытные, как две соседки-сплетницы. Мы поцеловались, я поприжал ее, скорее по привычке, но раздеваться нам не хотелось, скорее — одеться потеплей.

— Не стоит, ни к чему это, дорогой… — я тогда подумал, что, наверное, у нее вылинявшее от стирки бельишко, может, даже с заплатами, и она стесняется мне в нем показаться.

На другой день Марианна позвонила мне, сказала, что поговорила со своей шефиней, и та согласилась назначить меня на работу с испытательным сроком.

— Ты ведь писатель, разбираешься в психологии, значит, справишься. Мели, что на ум взбредет… но высший пилотаж — научиться молчать.

Так я сел на «телефон доверия», единственный мужчина в коллективе, поэтому на меня скинули все ночные смены. В десять я входил в неотапливаемый сырой дом на улице Алабина, населенный духами, двумя впавшими в маразм стариками и сотрудниками «телефона доверия», занимавшими весь второй этаж. У нас было четыре телефонных линии, но ночью работала только одна. Мой «кабинет» был оборудован кухонным столом, пепельницей в форме ракушки, удобным стулом из искусственной кожи, продавленным диваном, прошлогодним календарем фирмы «Сименс» и постером с полуголой Памелой Андерсон. Ее пышная, якобы природная грудь просто лезла мне под нос. Однажды я ее поцеловал, и на губах остался вкус пыльной занавески. Я забывал о ней, не вспоминал днями, но в трудные моменты она отвлекала меня, спасала, пока я выслушивал чужие истерики, тревоги и переживания.

Сначала мне было интересно, я с любопытством ждал очередного звонка. Вдруг понял, что иногда человек может быть только голосом. Мне казалось, что люди, взывавшие к моей отзывчивости, не имеют лиц, что они — чистое страдание, лишенное плоти, что боль — это и есть слово. Меня поражало, насколько все мы уязвимы, но самым поразительным мне казалось постоянное стремление делиться наболевшим. Они верили мне, потому что меня не существовало, меня просто не было. Я был с ними, и в то же время, меня не было. Люди не стеснялись — от нашего краткого общения не оставалось и следа, я был всего лишь эхом, а они сохраняли свое достоинство, свою незапятнанную анонимность.