Эдвард Бенеш

Надо сказать, что в Версале Бенеш проявил завидную нахрапистость и беспредельную наглость – весьма, впрочем, импонировавшие политикам Антанты. Ведь «отчаянно смелый» чешский демократ изо всех сил пинал напрочь лишившегося к этому времени когтей и зубов, обезоруженного и связанного немецкого льва – каковой лев еще недавно доводил французских политиков до смертельно холодного пота. Впрочем, требования Бенеша к Германии и Австрии выплатить «его» державе репарации, равно как и пожелания отдать Чехословакии в управление обе Силезии и Лужицкую землю (где чехами и не пахло!), были хозяевами мира мягко отвергнуты. Тем не менее Чехословакия в тех границах, которые все же были ей нарезаны, получала изрядные куски со смешанным населением (чешско-немецким, чешско-польским или словацко-венгерским), на которых доля чехов или словаков иногда не превышала пяти процентов. Также к Чехословакии было присоединено Закарпатье (бывшее венгерским тысячу лет), получившее название «Подкарпатская Русь». В итоге Чехословакия стала весьма многонациональным государством – 46 % ее населения составляли чехи, 13 % – словаки, 28 % – немцы, 8 % – венгры и по 3 % – украинцы и евреи. И уже с начала двадцатых годов в новорожденном государстве начались межнациональные распри – причем не только по линии раздела «славяне – неславяне», но и между чешской и словацкой частью этого детища Антанты.

* * *

Разногласия эти были, увы, неизбежны. Это французам, англичанам и доверчивым американцам Бенеш с Масариком могли успешно втирать красивую сказку о единстве чехословацкого народа и о мизерной численности национальных меньшинств во вверенном им государстве; для собственно же населения Чехословакии эта байка никак не проходила – словаки, немцы и русины Закарпатья прекрасно понимали, что они отнюдь не чехи и чехами становиться вовсе не желали, несмотря на старания официальной Праги. Но если недовольством немцев (ввиду их «вины» за развязывание мировой войны) и русинов (ввиду их малочисленности и хронической нищеты) еще можно было как-то пренебречь, то недовольство словаков выплескивалось весьма и весьма серьезными волнами.

Хотя по названию Чехословакия была «двуединым» государством, на деле, как говорил основатель словацкого правого национализма Андрей Глинка, это политическое образование «являлось федеративным только по названию». Вся фактическая власть находилась в руках политиков из Праги – весьма болезненно реагировавших на любые автономистские поползновения. Политические, национальные и экономические права не только немцев, поляков или русинов, но даже словаков в «едином государстве чехословацкого народа» ущемлялись, они подвергались активным попыткам ассимиляции чешским большинством. Как ответ на чешское доминирование, в Словакии серьезной политической силой стала консервативно-клерикальная Словацкая народная партия (Slovenskб ѕudovб strana, кратко – «ѕudovcу», «народники»), существовавшая еще с австро-венгерских времен и пользовавшаяся поддержкой не менее половины словаков. Возглавлявший партию отец Глинка еще в 1920 году охарактеризовал этот процесс так: «Мы готовы трудиться 24 часа в сутки ради того, чтобы наша страна превратилась из вассала масонской Чехословакии в свободную белую и христианскую Словакию».

Словацкие «народники» отнюдь не были «диванной» «партией любителей пива» – по инициативе профессора Войтеха Туки (бывшего в 1923–1929 годах генеральным секретарем партии) с 1923 года началось формирование партийной «милиции», носившей название «Rodobrana» («Народная защита») и к 1925 году насчитывавшей в своих рядах более пяти тысяч бойцов. На левом нагрудном кармане черных рубашек «народников» нашивался шестиконечный крест Святых Первоучителей славянских Кирилла и Мефодия – партия таким образом заявляла о своей приверженности традиционным ценностям.

Впрочем, особо долго щеголять в черных рубашках с крестом Прага народникам не позволила – уже в 1926 году властями было запрещено ношение партийной униформы, а после того, как это не «умиротворило» членов «Родобраны», в 1927 году последовало ее полное запрещение. Тем не менее эти репрессии отнюдь не сломили «народников» – на выборах в 1927 году они триумфально побеждают всех своих либерально-демократических оппонентов, после чего президент Масарик, скрипя зубами, вынужден был назначить из числа «народников» несколько министров. Впрочем, терпение «либерального» президента было недолгим – правый национализм и католический консерватизм Глинки и Тука был для масона Масарика ножом острым – и в 1929 году против профессора Туки, отличавшегося особенно радикальной риторикой, были сфабрикованы обвинения в заговоре против государства и шпионаже в пользу Венгрии. Он был приговорен к 15 годам тюрьмы. «Словацкие народники» под этим предлогом были лишены всех министерских портфелей, а партия де-факто выброшена из политического процесса. И именно с этого момента партия отца Глинки переходит в жесткую оппозицию Праге и провозглашает курс на достижение независимости Словакии.

Андрей Глинка

Так что все обвинения послевоенных пропагандистов в адрес словацких «сепаратистов», якобы выпестованных Гитлером на пагубу демократической и свободной Чехословакии и ничего общего с подлинными чаяниями словацкого народа не имевшими, увы, голословны и лживы, как и всякая иная либеральная пропаганда. Официальная Прага в 29-м году сама сделала все возможное для того, чтобы основная политическая сила Словакии перешла на радикальные (сейчас они бы назывались «экстремистскими») позиции – напоминаю неверующим Фомам, что до прихода Гитлера к власти в Германии оставалось еще четыре года…

* * *

Впрочем, все же надо признать, что словацкий сепаратизм Прага еще могла удерживать в рамках – а вот немецкий уже никак. И дело даже не в том, что словацкое радикальное движение ни в коей мере не могло рассчитывать на серьезную помощь извне – в отличие от немецкого; главная проблема была в том, что немцы в отличие от словаков с самого зарождения самостоятельного чехословацкого государства были в нем ЧУЖИМИ и никакой необходимости в поддержании оного государства в состоянии активной жизнедеятельности не видели. А учитывая то отношение, которое немцы (еще недавно – «титульная» нация Австро-Венгрии) испытывали по отношению к себе со стороны официальной Праги, то нет ничего удивительного в том, что для подавляющего большинства жителей Судет Чехословакия была не чем иным, как оккупационным государством. И не стоит лукавить – это было именно так; тем более что с самого первого дня существования Чехословакии немцы ежедневно ощущали себя людьми второго сорта, ущербными относительно не только чехов, но даже и словаков…

Когда Бенеш в Париже распинался о том, каким чудным раем на земле для национальных меньшинств («второй Швейцарией») будет Чехословакия, он обещал своим хозяевам все: и признание немецкого языка вторым государственным, и включение в состав правительства специального министра по делам немцев, и разработку Конституции вместе с немецкими политиками… Ничего этого, как понимаете, сделано не было. Более того, с самых первых дней существования Первой республики чехи и немцы начали строить собственные общественно-политические структуры – этнически «чехословацкие» общественные организации были в большинстве своем отделены от «немецких», и параллельно с чешскими партиями действовало несколько политических партий судетских немцев: социал-демократическая, аграрная (ландбунд), христианских социалистов (клерикалы). Обособлена была даже система образования – тот же Карлов университет, например, был разделен на чешский и немецкий.