— Она зашла в женскую уборную сразу за тобой. Вот буквально дверь ещё не закрылась.

Где-то под рёбрами обдаёт холодом. Я осматриваюсь вокруг. Людей много, снуют туда сюда, болтают о своём, смеются. Концерт закончился и народ расползся по торговому центру.

Но Насти моей нет. Нигде. Ни рядом, ни в обозримой округе.

Её яркие ядовито-салатовые ушки-ободок, купленные Семёном сегодня, очень заметные. Но их нигде не видно. Нигде!

— Настя! — громко зову, заглядывая в уборную.

Я прохожу и заглядываю под каждую закрытую дверь, надеясь увидеть её розовые кроссовки. На меня смотрят странно, но мне плевать.

Она одна бы не пошла. Но вдруг? Вдруг решила, что уже достаточно взрослая?

В уборной её нет.

Выскакиваю снова в коридор, но тут же натыкаюсь на обеспокоенного Семёна, отрицательно качающего головой. Он осмотрел все ближайшие к уборной бутики.

Леденящая, противная паника начинает затапливать меня. Выброс адреналина вызывает удушье и боль в животе. Начинает тошнить и перед глазами плывут пятна.

Это самый страшный сон, худший мой кошмар — потерять её. Обернуться и не обнаружить рядом. Парализующий во сне, но намного более страшный в реальности.

40

Грудь стягивает невидимыми стальными тисками. Задыхаюсь. Перед глазами темнеет.

— Она должна была быть с тобой, — шепчу мёртвым голосом. Горло стискивает до хрипа. — С тобой! Я бы её ни за что не потеряла.

Знаю, читала, что в таких случаях нельзя обвинять парнёра. Но так и есть! Он должен был быть рядом!

— Она зашла сразу за тобой, это же женский туалет, Василина, — Семён качает головой, ему тоже плохо — я вижу. Вижу, но продолжаю в бессилии и панике винить его. — Мы найдём, её, слышишь? — хватает меня за плечи и стискивает, а мне кажется, я сейчас чувств лишусь. — Найдём! Может, Настя отошла пообщаться с танцорами или костюмы их посмотреть, или на игрушки поглазеть побежала.

— Она никогда не отходит от меня!

— Но ведь так бывает. Она же ребёнок. Ты стой тут, вдруг она вернётся, а я сообщу в пункт охраны, пусть по камерам ищут. Василина, прошу, успокойся.

Он оглядывается в поисках информационного табло с указанием пункта охраны или самого охранника, а я растерянно веду взглядом вокруг и вдруг…

— Настя! — кричу, бросаясь к перилам. — Настя-я-я! Охрана, там уводят мою дочь!

— Зарина! — Семён кидается ко мне, а потом увидев то же, что и я, бросается к эскалатору и, прыгая через ступени, расталкивая на них людей, несётся вниз.

Там, внизу, на первом этаже уже подходят к дверям рыжеволосая женщина с моей Настей за руку. Неумолимо преодолевают последние метры, пока мои ноги прирастают к полу.

Как?! Как Настя так спокойно идёт с ней?! А это она! Точно-точно! Те же салатовые ушки, розовые кроссовки, рюкзак-медвежонок.

— Стой, стой, — шепчу себе под нос и срываюсь за Семёном. Боже, почему просто нельзя спрыгнуть со второго этажа? Почему у меня нет крыльев? И острых когтей, чтобы порвать эту рыжую, похитившую мою дочь?

Я бегу по холлу, несусь, не чувствуя ног. Люди в недоумении расступаются. Охранник пытается преградить мне путь, но заранее кричу ему, что у меня похитили ребёнка.

Женщина уже увела Настю за стеклянные двери, туда же выскочил Семён.

Он должен успеть! Обязан!

Он знает эту женщину? Господи, кто она такая, что решила украсть нашу дочь? Его бывшая жена? Зарина… Да, кажется, так зовут её.

Дурацкая карусельная стеклянная дверь ползёт так медленно! Я едва не сгораю в эти мгновения, пока она проворачивается, чтобы выпустить меня наружу.

— Настя! — вылетаю за двери и кручу головой.

Где они? Где? Шум улицы окутывает, будто в воронку затягивает. Порывистый ветер треплет волосы, хлётско швыряя их по моему лицу и закрывая обзор.

Сразу за дверью торгового центра подъездная дорога, и я едва не попадаю под машину. Водитель кричит мне ругательства в окно, но мне плевать. Дальше, у стоянки, я вижу, как Семён догоняет эту рыжую, хватает её за локоть и резко отталкивает от Насти. Женщина падает на асфальт, а он подхватывает Настю на руки.

— Настя! — вырывается из моего горла ещё одни крик, ещё более рвущий горло, но уже с облегчением. — Настенька!

Семён отпускает её и она бежит ко мне. И мне кажется, я ещё никогда не была счастливее. Потерять и обрести её за десять минут — эмоции сравнимые разве что с тяжёлыми родами и первой счастливой встречей или чем-то подобным.

Окончательно выдыхаю, но не могу сдержать всхлипа, когда моя девочка оказывается у меня на руках. Я дрожу всем телом, но мне больше ничего не страшно, потому что моя доченька со мной.

Я никогда ничего так не боялась. Даже смерти. Никогда не была так напугана, как сейчас.

— Почему… — заключаю её личико в ладони, опустив на землю, — почему ты пошла с этой тётей? Что она тебе сказала?

— Я зашла в туалет, но не увидела тебя, там было много людей, — Настя бледная, тоже испугалась. — А потом эта тётя сказала, что вам с папой пришлось отойти в кафе заказать пиццу, а тётю Веру встретить некому. Предложила пойти встретить.

Она сжимает мою руку и начинает плакать.

— Мама, прости, — всхлипывает. — Прости меня, пожалуйста, ты мне говорила никогда не ходить с чужими. Но я тебя не увидела, а тут тётя Вера… я…

— Ничего, солнышко, — прижимаю её к себе. — Ничего. Мы потом обсудим и обязательно подумаем, как стоило поступить, чтобы такого не получилось в следующий раз.

— Мам, а папа тоже сердится?

— Нет, на тебя, конечно же, нет, — я поднимаю глаза и в этот момент вижу, как Семён вздёргивает на ноги свою бывшую. Она хохочет, словно душевно больная, а потом вскрикивает, прикрывая лицо руками, когда он замахивается.

Я прижимаю Настю к себе, чтобы не видела, как её отец бьёт другого человека. Это нехорошо, очень нехорошо, но я бы и сама порвала эту тварь на куски. Однако Семён всё же сдерживается и опускает руку, а рыжая пятится, а потом разворачивается и убегает куда-то вглубь большой стоянки.

— Папочка, — Настя вытаскивает свою ладошки из моей и бежит к Семёну.

Он идёт навстречу, сбоку к нам спешит охранник, что-то сообщая по рации. Я пытаюсь дышать