Сейчас, пересматривая эти видеозаписи, я понимаю, что они оставляют желать лучшего. Недостатки цифровой съемки прямо-таки бьют в глаза: камера дрожит, изображение кренится. Мы бестолково одеты и хохочем над собственными шутками, приятно возбужденные новизной своего замысла. Фразы типа: «Если задаться целью, можно войти в феминистское художественное сообщество, и тогда мы уж точно станем частью бомонда!» — слишком реалистичны для пародии.

Отцу я первый раз показала видео, когда мы сидели за обеденным столом. Отец медленно отхлебнул чаю и спросил:

— Ну и зачем вы это делаете?

Да, наш сериал был любительский, прямолинейный, пошловатый, без проработанного сюжета и каких бы то ни было кинематографических достоинств. Но я до сих пор помню головокружительную радость творчества и катарсис, который мы испытывали от того, что посмотрели правде в глаза. Эти чувства почти осязаемы. Дурацкое, банальное, на коленке состряпанное — наше кино все-таки не пустышка. Мы сделали шаг вперед.

Нашлись люди, которые в отличие от отца вроде бы его оценили, и нам предложили устроить презентацию в маленькой галерее на Грин-стрит, в Сохо. Мы решили не посрамить знамя концептуализма и воспроизвести интерьер квартиры Изабель: транспортировали по Канал-стрит свое добро, включая беговую дорожку, диван Изабель и ряд фамильных ценностей. Мы не спали ночей, любовно украшая помещение, причем я упорно одевалась как художник, чтобы дополнить свой новый образ творца.

Вечер «премьеры» остался одним из самых удивительных событий на моей памяти. Когда я приехала (с опозданием, потому что мама заставила меня принять душ), в галерее было полно народу, толпа выливалась наружу, по улице бродили люди в пиратских сапогах, в туфлях на флюоресцирующих каблуках и пили вино из кружек. Некоторых мы и знать не знали — лишнее подтверждение идеи о том, что энергия притягивает энергию, ибо родители, ясное дело, нас не рекламировали. Кто-то попросил разрешения сделать фото. Мы с Джоаной и Изабель прижались друг к дружке, не веря своей удаче. После презентации мы пошли в бар, и тамошний диджей дал мне свою визитку с таким видом, что это вполне мог быть намек на интим.

Мы это сделали!

* * *

Пребывание в «Пич-энд-Бэбке» утратило свою прелесть. Работа вызывала нездоровую сонливость, и я спрашивала себя, не поискать ли мне другое место в одиночку. Джоана получила заказ на иллюстрации и урезала свой рабочий день. Изабель все чаще находила повод не появляться. Пройти по Гудзон-стрит и открыть магазин — это уже была маленькая трагедия.

А потом случилось так, что я проштрафилась на рассылке рекламы. Мне поручили отправить тысячу открыток, возвещающих начало летней распродажи образцов. Замечтавшись, я не заметила, что напечатала пятьсот карточек с адресом одной и той же семьи и почти все успела приклеить. Моя оплошность шокировала Линду; она кричала на меня, раздувала ноздри и брызгала слюной.

— Простите, — сказала я, — мне надо успеть на автобус.

И отправилась в Итаку автобусом «Грейхаунд» повидать бывшего однокурсника. Когда человеку исполняется двадцать пять, он перестает совершать такие бесцельные путешествия. Все выходные мы гуляли на природе, снимали одноразовым фотоаппаратом старомодные неоновые вывески, смотрели на икру карпа в реке. Питались одним хумусом и пили только пиво. Побывали на похоронах соседа: на службе уселись в последнем ряду, где нас разобрал смех, и пришлось пулей выскочить наружу. Болтались по саду, за которым ухаживала мама моего друга, и давили ботинками мелкую живность.

— Как работа? — спросил он.

— Босс такая стерва, — ответила я.

Его жизнь показалась мне такой приятной, ничем не усложненной, и в ней был драйв, который серьезные люди назвали бы чудачеством. Мне понравилась его квартира в цоколе обветшалого дома. Понравилось, что в городке был всего один китайский ресторан и что на тамошних вечеринках можно было не бояться встретить более успешных людей, чем ты сам. Мне стало завидно, захотелось жить так же. Бросить все к чертовой бабушке.

В последний вечер я выпила полстакана имбирного виски и шмякнулась оголенным телом на своего приятеля, осыпая его бестолковыми, но горячими поцелуями. Он ответил на мои ласки с печальной улыбкой, и мы перепихнулись в голубом свете экрана, под фильм о зверствах полиции. После этого мы не разговаривали год, но я все время вспоминала его дом.

* * *

В сентябре 2009 года Дикие Дивы Даунтауна получили первое серьезное предложение: провести первую ежегодную церемонию вручения премии Гуггенхайма в области искусства. Родители не верили, что наша безделка способна привлечь хотя бы отдаленно серьезных людей, и были потрясены; я же всегда считала, что людей заводит, когда над ними смеются, и мир искусства — не исключение. Нам дали полную свободу действий и гонорар в пять тысяч долларов на троих. В тот же день с радостным облегчением, как победители лотереи, мы уволились из «Пич-энд-Бэбке».

Нам нужна была официальная штаб-квартира. Я сняла 30-метровый офис в ближайшем здании, и мы сели за работу. Соседние офисы населяли молодые и красивые режиссеры, носившие шляпы «порк-пай», и профи, которые с трудом могли объяснить, чем, собственно, занимаются. Люди сооружали хаф-пайпы[77]прямо в помещении, обожали устраивать вечеринки на несколько офисов сразу и веселились до утра. Все без исключения покупали себе ланч в дели под названием «Нью Фэнси Фуд». Наш арендодатель, китаянка по имени Саммер Вайнберг, с милой улыбкой спросила, не проститутка ли я. В холодильнике у нас не было ничего, кроме пирога «три молока».

Мы готовились несколько месяцев: снимали новые серии, писали для церемонии обязательные шутки про знаменитостей («Джоан Джонас[78]— мать Jonas Brothers?»). Записали видео в самом Музее Гуггенхайма, и нас едва не выставили, после того как я подбила Изабель сесть, свесив ноги в лестничный пролет, и крикнуть: «Давайте сюда Карла Андре![79]»

Само вручение наград прошло как в тумане. Мы рано встали и поехали в другую часть города к парикмахеру-стилисту, впервые в жизни. Все прошло как по маслу, наши голоса отдавались эхом в ротонде музея. Мы видели Джеймса Франко; сейчас кажется, что в этом нет ничего особенного. В перерыве мы с Изабель поругались до слез. Я сказала гримеру, что Изабель следовало бы открыть магазин.

— Ты не веришь в меня, — обиделась Изабель. — По-твоему, я не способна ни на что стоящее. Иначе никто не предложит человеку открыть магазин.

— Нет, верю! — закричала я. — Посмотри вокруг!