Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Твоя подружка Лина
P. S. Кошкин пепел я не забрала: он ассоциировался у меня с минетами и одиночеством. А через два года, когда я наконец собралась с духом, оказалось, что ее останки давно уже в общей могиле. Это твоя вина.
Так я назову мемуары, которые напишу в восемьдесят лет — дождавшись смерти всех, с кем познакомилась в Голливуде.
Это будет взгляд назад, обращенный к той эпохе, когда женщина в Голливуде значила не больше, чем бумажные штуки, которые кладут под стаканы в гостиничных ванных: вещь нужная, но одноразовая и легко заменимая.
Это будет серия публикаций в «Вэнити Фэр», с фотографиями: я на премьере в далеком… году, смеюсь; я с помпоном на тесемке вместо шляпы; я пью клюквенную водку с газировкой; я с едва заметным животом, в ожидании первой партии двойняшек.
Это будет документ, рекомендованный для чтения президентом-женщиной, я вознесусь на гребне славы, и студентки будут цитировать меня в курсовых по истории гендерного неравенства.
Жду не дождусь, когда мне стукнет восемьдесят.
Я смогу предъявить свои «труды» — или хотя бы «фильмографию».
Я смогу демонстрировать внукам свою коллекцию брошек.
Я смогу не стесняясь отсылать назад еду в ресторане и ездить по аэропорту в кресле на колесиках.
Я смогу шокировать людей, упоминая в непринужденном разговоре лизание ануса.
Я смогу носить ярко-оранжевую стрижку под горшок.
Еще я смогу называть вещи своими именами. Мстительно и с наслаждением. И я не стану трепать себе нервы разборками из-за недвижимости, потому что мне будет восемьдесят, и, вполне возможно, к тому времени моим домом станет психиатрическая лечебница.
Я расскажу всем, что говорили мне мужчины, с которыми я познакомилась в Голливуде в тот ураганный год.
— Мне хочется тебя оберегать.
— Да, мы недавно знакомы, но я считаю тебя близким другом.
— Ты забавная девочка.
— А ты умна, малыш.
— Держу пари, ты никогда не говоришь «нет».
— Тебе надо быть хоть немного благодарнее.
— Ты не даешь себе выглядеть такой симпатичной, какая ты есть.
— Надеюсь, ты счастлива со своим бойфрендом. У тебя ведь есть бойфренд?
— Знаешь, многим мужчинам трудно иметь дело с сильными женщинами…
— Ты стала такой красоткой с тех пор, как мы в последний раз встречались.
Я подробно изложу каждый случай, когда мужчина плавно переводил многообещающий разговор о профессии в монолог на тему своей сексуальной неудовлетворенности по причине того, что его некогда страстная жена лечится от бесплодия, или неожиданно вспоминал о подружке из колледжа, которая трахалась, не снимая ботинок, и заключал, что «брак — нелегкий труд».
В переводе это значит: «Жена меня больше не заводит; ты не модель, но по крайней мере молода. Возможно, с тех пор как я женился (в 1992 году), появились новые смелые сексуальные приемы — мы можем их испробовать, после чего ты вернешься к работе, а я — к „специалисту по экологичному оформлению интерьеров“. И больше никогда не буду смотреть твои фильмы».
Я расскажу, что ни разу ни с кем из этих людей не трахалась. Я спала с мужиками, которые жили в фургонах, или нелегально делили лофт с бывшей подружкой, отбывшей на Коачелла-фест, или увлекались местной флорой, или смотрели программы PBS.
Но с теми я не трахалась никогда.
Они испарялись, едва лишь поняв, что я не намерена становиться чьей-то протеже, собачкой, личным фан-клубом, спутницей на приемах.
С оттенком обвинения:
— Тебя не поймаешь.
Мягкий допрос:
— Зайка, в чем дело?
Гневный приговор:
— Черт возьми, ну ты врунья. В твоем распроклятом поколении хоть кто-нибудь знает, что такое манеры?
Моя подруга Дженни называет таких мужчин «похитителями огня». Они заигрались в плохих парней и устали, но не могут сойти с дистанции. Они ищут новые источники энергии и одобрения. Это связано не только с сексом. Им недостаточно сорвать с тебя стринги на заднем сиденье «лексуса», все гораздо хуже: им нужны твои идеи, твой интерес к миру, легкий подъем и рабочий настрой по утрам.
— О, очередной похититель огня, — комментирует Дженни мое упоминание о единственном собеседнике на скучном ужине.
— Вон тот старпер — похититель огня, — определяет она с виду обаятельного идеалиста.
В свои восемьдесят я напишу, как мы с одним режиссером сидели у него в номере и он уверял, что девушки обожают, когда ими «руководят» во время минета.
— Надо же, — ответила я. А что мне было сказать?
— Ну не знаю, они прямо тащатся.
Я опишу псевдосвидание с человеком, работами которого я восхищалась. В тот день я была в белом платье, испачканном всего лишь в одном месте; такси мчало нас по даунтауну, я откинулась на спинку сиденья, обитого рваным кожзамом, и думала: свершилось, теперь я настоящая взрослая тетка. А в четыре утра, когда я потянулась за поцелуем, человек сделал каменное лицо. Я ударила его по сжатому рту, круто повернулась и побежала по улице так быстро, как не бегала ни до, ни после. Мне было жутко стыдно. Оступившись единственный раз, я дала повод говорить о себе: «Она отдается так же легко, как все остальные. Только одного и хочет».
Я опишу другого режиссера, еще старше предыдущего; однажды по дороге из бара я заметила, что он без видимой причины прихрамывает. После того как я отказалась работать над его фильмом, сославшись на создание собственного шоу, он отправил мне мейл (им я тоже поделюсь): «Как ты могла упустить возможность стать частицей фильма, на котором студенты будут учиться годы спустя, ради типичной однодневки для „TV Pilot“?» В кавычках! Он поставил название в КАВЫЧКИ!
Потрясенная, я читала и перечитывала это письмо, не в силах издать ни звука: мне челюсть сводило от ярости.
А потом вообразила ту же боль и злость, увеличенную пятидесятикратно — так должен был чувствовать автор письма, человек, думающий, что жизнь — игра, в которой выигрыш одного означает проигрыш другого, девушки — твой реквизит, а творчество других — всего лишь побочные ветви грандиозного божественного замысла: продвижения твоих собственных планов. Как же это, наверное, больно и душно терпеть. И я решила, что никогда не буду завидовать. Никогда не буду мстить. Не потерплю угроз ни от старых, ни от молодых. Каждый день буду раскрываться навстречу утру, как маргаритка. И делать свою работу.